— Мохаммад отдал Халил-хану все имущество Пери в награду за ее убийство. Сомневаюсь, что он захочет исполнить одно из ее последних желаний.

Фереште долго размышляла. Я смотрел на ее лицо и поражался тому, какие сильные чувства кипят в ней сейчас, а я не могу на нем ничего угадать.

— Я знаю человека, у которого могут быть нужные тебе сведения.

— Кто это?

— Не могу сказать, — ответила она.

— Если мы работаем вместе, я должен знать, кто это.

— Не имеет значения. Предоставь это мне.

Спустя неделю Фереште прислала посыльного с просьбой тотчас же посетить ее. Под предлогом, что у меня срочные покупки на базаре, я посреди дня отпросился у Рашид-хана. Он отпустил меня, но по его липу я видел, что не потому, что он поверил мне, а из желания помочь. Эбтин-ага фыркнул мне вслед.

Когда меня впустили в комнату для гостей, Фереште встретила меня полностью покрытой; я не видел даже ее лица, скрытого белым шелковым пичехом.

— Можешь идти, — сказала она своей служанке, которая прикрыла дверь тихо, как тень.

— Фереште, ты ли это? — шутливо спросил я. — Никогда не видел тебя покрытой.

Она не ответила. Сердце мое похолодело, когда она медленно убрала пичех с лица. Ее правая глазница была цвета загнившего граната, а все под нею — черно-желтым. Нижняя губа распухла вдвое против обычного и треснула черной трещиной. Глаза блестели так, что это могли быть только слезы.

— Во имя Бога! — взревел я. — Кто это сделал? Я убью его!

Ее руки тряслись — наверняка от боли.

— Помнишь, как я впервые встретилась с Султанам?

Я не сразу вспомнил, что тогда посетитель избил ее так, что она пошла к высокородной матери и потребовала помощи.

— Ты снова позвала того ужасного человека?

— Да.

Она медленно сдвинула и край верхней одежды, открыв белую кожу плеча и верх груди, покрытые лиловыми пятнами.

— Фереште, кто совершил этот ужас? Скажи мне, и я потребую наказать это чудовище.

Она передернулась, когда рукав задел свежий рубец на предплечье.

— Сегодня мне уже намного легче, чем несколько дней назад. Боль — это не самое худшее. Хуже то, что он требует позволять ему делать, пока совокупляется со мной. Самое мерзкое я опушу. Я очень дорого заплатила за сведения, которых ты ждешь.

Желчь обожгла мой желудок.

— Я никогда не просил тебя жертвовать собой, даже ради спасения моей жизни.

— Знаю, — произнесла она. — Потому и не сказала тебе ничего. Решила, что надежда завоевать свободу стоит недели боли. Похоже, я выиграла.

Ликующая улыбка озарила ее лицо и сделала ее снова почти такой же прелестной, несмотря на все ужасные раны.

— Фереште, лучше бы я пожертвовал собой ради тебя.

— Забудь пока об этом. Вот что я узнала, — возбужденно сказала она. — Когда мирза Салман уговаривал Мохаммад-шаха и его жену, в это же время он собирал с несколькими вельможами заговор, чтобы возвести на трон их старшего сына Хамза-мирзу. Через некоторое время он предал бы и их.

Во мне вспыхнула надежда.

— А есть доказательства, которые помогут мне добиться отставки мирзы Салмана?

— Никто никогда в этом не признается. Лучшее, что ты можешь сделать для получения мельницы, — это сказать мирзе Салману, будто доказательства у тебя есть, но не говорить от кого. Я знаю такие подробности о заговоре, что он поверит: твой источник надежен.

— А почему ты его считаешь надежным?

— Тот знатный человек, которого я принимала, был соучастником заговора. Но он был зол на мирзу Салмана, потому что тот оставил замысел короновать Хамза-мирзу, когда шах и его жена предложили ему остаться великим визирем. Я не открою тебе имя этого вельможи, потому что боюсь, что он убьет меня, если все выплывет наружу.

Ее сотряс озноб. Она уняла дрожь и начала пересказывать подробности, которые я тщательно запоминал. Когда боль бывала слишком сильной, она съедала горсточку мака, чтобы расслабиться, и втирала какую-то мазь в свое бедное израненное тело.

— Спасибо, Фереште. Твоя жертва была большей, чем я заслуживаю. Я сделаю все, что в моих силах, чтоб дожить до обещанного.

— Шелковая нить соединила нас, когда мы были чуть старше детей, — нежно сказала она.

Я показал на стеклянную вазу, «собирательницу слез», красовавшуюся на одной из полок:

— Не хочу, чтоб ты снова собирала для меня слезы.

Она улыбнулась:

— А ты знаешь, откуда это название?

— Нет.

— Жил-был царь, который ревновал свою супругу и не был уверен в ее любви. Как-то утром он отправился на охоту и приказал своим людям сообщить царице, что его разорвали дикие звери. Царица заболела от горя. Она приказала искусникам сделать стеклянную вазочку, чтоб собирать свои слезы. Че- рез несколько дней соглядатаи царя донесли, что ее комната уставлена десятками синих и голубых «собирательниц слез», светившихся ее печалью. Раздосадованный горем, которое причинил ей, царь вернулся и пообещал доверять ей до конца их дней.

Я помедлил.

— Хорошо бы всем ужасным историям такой счастливый конец.

— И я так думаю.

Вернувшись во дворец, я послал мирзе Салману письмо, что располагаю срочными известиями, способными пошатнуть самые основы государства, и таким образом вынуждая его встретиться со мной. Он только что занял одно из лучших помещений возле Зала сорока колонн, с высокими потолками и окнами редкого разноцветного стекла. Я сидел в его приемной, полный ледяного спокойствия, и думал, как радостно будет Баламани узнать о том, насколько решительным я оказался.

Когда меня наконец впустили, мирза Салман нахмурился. В зале был разостлан новый дивный шелковый ковер, мягкий, словно кожа младенца, а сам визирь сидел на его дальнем краю, чтобы посетители могли оценить ковер, разговаривая с хозяином.

Я не стал терять время на любезности:

— Мне говорили, что вы плохо обо мне отзывались.

— Неужели? Я говорил, что думаю.

— Я тоже. Я тут, потому что мне нужна эта мельница — та, которую Халил-хан считает своей наградой за убийство Пери.

Мирза Салман вздрогнул, будто я упомянул что-то непристойное.

— Халил-хан теперь один из богатейших людей страны. С чего я должен ссориться с ним из-за тебя?

— Потому что мельница моя.

Он фыркнул:

— А лучшего довода у тебя нет?

— Вы и в самом деле хотите сделать меня своим врагом?

— Я великий визирь, ты не забыл? Ты не стоишь того времени, за которое я могу тебя раздавить.

Я не шевельнул даже бровью.

— Вы должны мне помочь, — настойчиво сказал я.

— Я тебе ничего не должен.

Я показал на евнухов, готовых схватить меня и