— Может быть, они наконец-то поселятся на поверхности, а не в… в норах, как кошкокрысы! — буркнул кардинал, чей ментальный контроль, жестоко испытываемый утомительным климатом Платонии, давал все больше трещин.

— На поверхности этой планеты жить не может никто, кроме разве что нескольких народностей Крайнего Севера, — возразил миссионер. — Жар Соакры невыносим, а дожди во влажный сезон сносят все на своем пути. Даже Даукар был построен внутри провала…

— Не говорите мне о Даукаре! Это скопление примитивных хижин не заслуживает названия столицы, а у меня для этой планеты припасены амбициозные проекты: настоящий город из камня и стекла, покрытый защитным куполом и построенный на сваях, чтобы выдержать осадки. Над этим проектом уже работают архитекторы из Венисии. Мы выведем этот мир тьмы и его жителей из невежества!

Он склонился над провалом, словно хотел затопить его своей слюной. Ко дну котлована вела тропа, отчасти размытая водными потоками. Несмотря на то, что уклон немного смягчали зигзаги, требовалась величайшая осмотрительность, чтобы удержать равновесие на этой тонкой скалистой полоске. Эктус Бар не раз спотыкался и прокатывался по нескольку десятков метров, и лишь листва кустов, укрывающих стену, спасала его от падения и смерти. На Бавало изливались потоки бледно-желтых лучей стоящего высоко в небе Соакры. На сером фоне неба роскошным фейерверком нарождались и умирали зеленые торнадо. Ветры утихли, и температура на поверхности поднялась на несколько градусов. Единственной примечательной деталью рельефа (из достойных так зваться) на этой коричневой, потрескавшейся, облупленной плоскости был огромный церковный аэрокар.

— Мы скоро умрем от жары, отец Эктус! — прорычал кардинал Киль.

— Вы предполагали построить город на поверхности… — намекнул миссионер.

Поймав убийственный взгляд, брошенный на него вышестоящим иерархом, он про себя заметил, что лучше было бы заткнуться. Ему почудилось дуновение холодного воздуха внутри собственного черепа, и страх заставил его мысленно вычертить защитные графемы.

— Немедленно проводите нас в свою миссию! И это не дружеская просьба, это приказ!

— И речи быть не может об использовании аэрокара, Ваше Преосвященство. Мы рискуем вызвать ужасные оползни.

— Принимается. Пойдем пешком!

Эктус Бар склонился и медленно двинулся к выходу на тропу. Один за другим члены делегации последовали его примеру.

Им потребовался час, чтобы добраться до подножия провала. Кардинал, который был не очень тверд на ногах, останавливался на каждом шагу, чтобы вытереть лоб, отдышаться, побороть головокружение, проклясть Платонию и ее дурацкие провалы.

Аборигены-тропики, увидев прибывших посетителей, побросали все свои занятия (в число последних входили купание, дремота и совокупление) и принялись толпиться вокруг них. Кардинал Киль не смог удержаться от жестов недоверия и брезгливости при соприкосновении с этими мужчинами, этими женщинами, этими голыми коричневыми детьми, с этими руками, протянутыми к нему, чтобы дотронуться до его плеч, рук, груди, бедер или низа живота. Кислый запах их тел и блестящая от пота кожа переполняли его отвращением, их крики сверлили ему череп. Он заткнул нос надушенным носовым платком, который по наитию сунул в карман рясы перед тем, как покинуть дворец — если можно и впрямь назвать дворцом хижину из бревен и соломы, чуть крупнее окружающих. Он мог бы перенести столицу в северное полушарие, где у местных выявился настоящий талант к обработке дерева, но епископская иерархия разрешила ему построить совершенно новый город рядом с провалом Даукар, и он уже не мог дождаться, пока Неа-Даукар (его советникам не без труда удалось заставить его отказаться от имени Кильвилль) вырастет из земли и явит сиракузянский гений изумленному взору Соакры.

Обиталища в Бавало выглядели еще даже незатейливее столичных домов: сооруженные из переплетающихся ветвей и потерявшиеся во вьющемся плюще перегородки кое-как поддерживали бесформенные соломенные крыши. В хижинах этих не было ни двери, ни окон, а было простое округлое отверстие, сквозь которое могли пройти не пригибаясь только местные жители. Улочки же представляли собой всего лишь невнятные проломы в пышной растительности. Задыхающийся кардинал поднял голову к устью пещеры, чтобы глотнуть немного воздуха. Его пленяло гармоничное величие столба света, падавшего в провал: в Даукаре, да и во многих других безднах, лучи Соакры не были так волшебно красивы. Его взгляд вернулся к Тропикам — к женским грудям, к детородным органам мужчин, к этим болтающимся, подергивающимся, трепещущим наростам на окружающих его телах, и он почувствовал во рту горький желчный привкус.

— Отец Эктус, убедите свою паству держаться от меня подальше! — застонал прелат.

— Вы бы их обидели: такой у них способ приветствовать незнакомцев, — сказал миссионер.

— Должны ли мы опускаться до уважения к их обрядам, отец Эктус?

— Определенные поступки делают их агрессивными. Они могут разозлиться и стать кровожадны.

— Полицейские сожгут их дотла в пару минут!

— Не будьте так в этом уверены, Ваше Преосвященство: их умение обращаться с растениями делает их непредсказуемыми.

— Ваши слова крайне меня озадачивают, отец Эктус: вы, кажется… восхищаетесь этими первобытными людьми.

— Просто я узнал их, Ваше Преосвященство.

По мере приближения к миссии беспокойство Эктуса Бара росло. Построенная из тех же материалов, что и жилища тропиков, миссия стояла немного в стороне от деревни, возле одной из бухточек Гранд-Нигера. Располагая несколькими комнатками, она служила и жилым помещением для миссионера, и храмом Крейца, и офисом, и врачебным кабинетом (в данном случае он в основном использовался для лечения собственно жильца, которого туземные отвары часто выручали от злокачественных лихорадок). Полицейские оказались в труднейшем положении, расчищая себе дорогу среди детей, очарованных их униформой и волнобоями с длинными стволами и торчащими из кожаных чехлов затыльниками. Женщины хватали экзархов за руки и, смеясь, прикладывали их к своим животам или грудям, как бы приглашая их оценить упругость своей плоти.

Эктус Бар привычным глазом поглядывал на растерянные лица своих сверстников-крейциан и забавлялся. Его самого точно так же удивили местные обычаи, когда он заменил отца Ксотье, бывшего главу миссии, ставшего жертвой инфаркта миокарда (по официальной версии, но Эктус Бар скорее подозревал того в злоупотреблениях маком-афродизиаком). Прошло более пятнадцати платонианских лет с тех пор, как каждую ночь, отправляясь ко сну, он стал кого-нибудь обнаруживать в своей постели; сначала он отказывался нарушить свои обеты целомудрия и прикасаться к женщине, девушке, мужчине или мальчику, которого толкали в его объятия. Жители Бавало пришли к выводу, что Желто-Белого (его прозвище, которое шло от бледности его кожи и шафранового цвета его одежд) не привлекали ни женщины, ни мужчины в расцвете лет, и ему стали предлагать старух, стариков, трупы; затем, — когда все варианты с людьми исчерпались, — живую рыбу, дохлую рыбу и, наконец, спускаясь еще на ступень по лестнице эволюции, фрукты и листья. Потом вернулись к женщинам детородного возраста и в итоге добились своего: Желто-Белый отбросил свое равнодушие и начал усердно навещать «маленькие провальчики» компаньонок, приходивших предложить ему себя. Они распускали лестные слухи о размерах и мощи «великого соакры», которые посещал их, и все женщины деревни возжелали соединиться с миссионером. Таким образом, как и его предшественник, он был вынужден потреблять всё большее количество любовных маков, что позволяло ему являть неослабевающую мужественность. Он преступил одну из фундаментальных догм Церкви, но насчет этого утешался в предположении, что Крейц направил его окольными путями с целями, известными лишь Ему. Насколько Эктусу было известно, детей в деревне у него не образовалось (тропики, которые полностью контролировали свою рождаемость, не хотели смущать его нежеланным отцовством).