Шрифт:
Закладка:
С Ирмой она была откровенней: «Я была потрясена смертью Сергея, но я рыдала и страдала из-за него так много, что мне кажется, что он уже исчерпал все человеческие возможности для страдания»11.
Хотя Айседора и считала, что уже не может испытывать что-либо к Сергею, тем не менее она недооценила то влияние, которое оказала на нее его кончина, потому что 1 апреля она написала Ирме: «Я провела весь март в постели, совершенно больная… Доктор что-то там говорил. Но, я думаю, это было горе, переполнившее меня через край. Я снова на ногах, но очень слаба и отмечаю
Страстную пятницу духовной музыкой и танцами у себя в студии»12.
После этого концерта в Страстную пятницу (который был успешным с художественной точки зрения, но принес доходы, которых хватило лишь на покрытие затрат) сезон на Ривьере закончился, и Айседора собралась обратно в Париж. Поскольку у нее не было денег на поезд, она наняла машину (ее обычный подход к делу), которой потом пользовалась и в Париже. В этот раз она устроилась в «Лютеции», большом отеле на бульваре Распай.
Хотя этот отель и располагался на левом берегу, он был не слишком дешевым. Однажды вечером, когда к Айседоре заглянула ее приятельница из Нью-Йорка, американо-испанский драматург Мерседес де Акоста, она обнаружила, что танцовщица целый день сидит голодная и задолжала за отель за несколько месяцев. Айседора, — обрадовавшись внезапному появлению Мерседес, воскликнула: «Я думаю, что ты архангел. Я так и буду теперь тебя называть. Как ты меня разыскала?»
Эта радостная, неожиданная встреча стала началом новой дружбы Айседоры. Мерседес тут же заказала ужин, а на следующий день сняла со своего счета деньги, чтобы оплатить пребывание Айседоры в «Лютеции». Мерседес также стала уговаривать танцовщицу взяться за мемуары и обещала, если та сделает это, найти ей издателя.
Впоследствии Мерседес утверждала в своей автобиографии «Здесь мое сердце»13, что она не только нашла издателя для Айседоры, но и заставляла ее работать над рукописью. «Как она сопротивлялась и страдала над книгой! На протяжении многих дней я запирала ее в комнате и выпускала только тогда, когда она подсовывала под дверь определенное количество написанных страниц». Виктор Серов и мадам Дженни Брэдли, вдова литературного агента Айседоры, Уильяма Брэдли, оспаривают эти утверждения. Серов пишет14: «Я еще не читал лжи глупее». На самом деле книгу продал Уильям Брэдли. Мадам Брэдли уверяла свою давнюю знакомую Лилиан Зигель15, что Мерседес де Акоста ни в чем не оказывала на Айседору никакого влияния и что она не входила в кружок, образовавшийся возле Гертруды Стайн, очень близкой подруги Айседоры.
Серов, хотя и сомневаясь, что Айседора могла писать мемуары по приказу, тем не менее готов поверить, что Мерседес редактировала рукопись танцовщицы после ее смерти. Но мадам Брэдли утверждает, что только Айседора, и только она одна, писала «Мою жизнь». По ее словам, издатели внесли кое-какие изменения в оригинальный текст, но они были крайне незначительными. «Если некоторые из ее высказываний казались чересчур экстравагантными, то Бони [ее издатель] слегка смягчил их»16. Уильям Брэдли тоже прошелся вместе с Айседорой по рукописи и помог кое-что исправить с точки зрения стиля, но мадам Брэдли упорно настаивает: «Издатели утверждают, что Айседора сама писала текст, и это правда». Это заявление все же нуждается в уточнении, поскольку Серов и Гордон Крэг считают, что рукопись Айседоры была переделана после ее смерти.
Незадолго до возвращения Мерседес в Америку, в Париж приехала другая подруга Айседоры из Штатов, Рут Митчел. Эта благородная женщина, приверженица скромного образа жизни, пришла в ужас от счетов, которые Айседора должна была оплачивать за нанятый автомобиль, и, купив собственный, предложила танцовщице отвозить ее туда, куда ей будет нужно. Поскольку жизнь в Париже была необычайно дорогой, Айседоре пришло в голову отправиться в путешествие по Франции, останавливаясь на постоялых дворах и питаясь в придорожных ресторанах. Зная способность Айседоры «экономить» деньги, можно было сразу предположить, что это обойдется намного дороже, чем жизнь в Париже. Так оно и вышло. Постоялые дворы обернулись весьма известными местами либо из-за их шеф-поваров, либо из-за винных подвалов. Кроме того, Айседора всегда настаивала на том, чтобы попробовать фирменные блюда и обязательно запить их не уступающими по вкусу винами. Рут, согласившись на эту увеселительную поездку, всякий раз приходила в ужас от счетов и с облегчением приняла предложение Айседоры отправиться в ее студию в Ницце.
Все выглядело так, будто Айседора специально возила Рут по самым дорогим местам. По крайней мере, Мэри Дести, описавшая эту поездку, считала именно так. Юрок17 и другие деловые партнеры Айседоры также приводили подобные примеры, когда они сталкивались с ее огромными ресторанными счетами или когда они приглашали Айседору поужинать, а она приводила с собой еще нескольких человек. Эту привычку, которая стала еще более явной в зрелом возрасте, похоже, нельзя отнести только на счет необыкновенной доброты Айседоры. Возможно, это был способ отплатить своим знакомым за их нотации по поводу ее экстравагантности, проверить любовь оставшихся у нее друзей или выместить на них те неприятности, которые сыпались на нее одна за другой. Чем меньше у нее было денег, тем больше она стремилась одаривать подарками или чрезмерно тратиться на развлечения. Существует мнение, что ее «бесцеремонное отношение к деньгам было частично самозащитой, а частично скрываемой паникой, своего рода вызовом с ее стороны: «Я не буду испытывать нужду и экономить, я покончила с этим в детстве. Я заработала право на лучшее отношение ко мне со стороны судьбы, чем это».
Она и Рут прекрасно провели лето в Ницце, где Айседора дважды или, возможно, трижды выступала, в том числе с программой из произведений Листа 10 сентября и с концертом, включающим в себя поэзию Жана Кокто и Марселя Эрана18.
По поводу этих выступлений Дженет Флэнер писала в «Нью-Йоркер»:
«…ее искусство
