Шрифт:
Закладка:
В заявлении оппозиционеров, которое подписали Л. Каменев, Г. Зиновьев, Г. Пятаков, И. Смилга, Н. Муралов, Л. Троцкий, И. Бакаев, Р. Петерсон, Х. Раковский, Г. Евдокимов, Г. Лиздин, В. Соловьев и Н. Авдеев, звучит тревога: «Неправда, будто путь оппозиции ведет к восстанию против партии и Советской власти. Зато неоспоримая правда, что» «сталинская фракция на пути достижения своих целей холодно наметила развязку физического разгрома. Со стороны оппозиции нет и намека на угрозу повстанчества. Зато со стороны сталинской фракции есть подлинная угроза дальнейшей узурпации верховных прав партии… Оппозицию нельзя сломить репрессией, то, что мы считаем правильным, мы будем отстаивать до конца»{754}.
Проиграв уже почти все, Троцкий запоздало бросился сколачивать антисталинскую оппозиционную организацию внутри партии. К нему шли и ехали его сторонники. Проводились нелегальные совещания. Создавались группы политической борьбы. Делались попытки наладить печатание оппозиционных материалов. Устанавливались закрытые каналы связи. Но Троцкий при этом везде подчеркивал, что в противоборстве допустимы лишь идейные и политические методы. Вчерашний лидер написал несколько «памяток» и инструкций относительно того, что должны делать его сторонники в оппозиционной борьбе.
Сохранились воспоминания одного из его рядовых сторонников, Н. Н. Гаврилова, – «Моя работа в оппозиционной группе, где говорилось о том, что поручалось ее членам:
1) активно выступать с защитой своих взглядов на партийных собраниях;
2) распространять в массах платформу оппозиции;
3) собирать деньги на бумагу и помощь товарищам, которые преследовались;
4) налаживать связи со сторонниками;
5) поддерживать связь с руководителями ленинградской оппозиционной группы…»{755} и т. д.
Ослабление позиций Троцкого было вызвано новым изменением позиции Зиновьева, который собирался каяться перед Сталиным, надеясь таким образом вернуть себе его прежнее расположение. Троцкий не очень удивился этому, вспомнив мрачное пророчество своего друга Мрачковского: «Сталин обманет, а Зиновьев убежит»{756}. Так в конечном счете и произошло.
В связи с непрекращающейся яростной критикой в печати Троцкого и троцкизма бывший член Политбюро пытался ответить в прессе. Но по указанию Сталина его уже не печатали. Нигде. Но Троцкий не сдавался. В его архиве сохранилось немало документов, явно рассчитанных на распространение в неофициальных органах печати. Вот выдержки из одного материала, отпечатанного на папиросной бумаге:
«Дорогие товарищи!
Т. Зиновьев и ближайшие друзья снова после большого перерыва начинают выдвигать легенду против троцкизма… для прикрытия собственного отступления. Легенда о троцкизме – аппаратный заговор против Троцкого. В этой кляузной работе наибольшей производительностью отличался Бухарин. Смертельной карой для этого человека было бы полное издание его сочинений… С идеями шутить нельзя. Они имеют свойство зацепляться за классовые реальности и жить дальше самостоятельной жизнью.
Л. Троцкий»{757}.
Дуэль «выдающихся вождей» была лишь видимостью. Поединка один на один не получилось. Сталин, лично непривлекательный и неинтересный человек, смог привлечь на свою сторону, благодаря аппарату, большую часть партии. Троцкий – яркая, талантливая, противоречивая личность, правда, значительно «полинявшая» после Гражданской войны, – оказался почти в одиночестве. Небольшие разрозненные группы его сторонников выступили с большим запозданием. Их призывы к борьбе с бюрократией, комчванством, аппаратным засильем были мало понятны рядовым партийцам. В глазах большинства Троцкий стал лишь оппозиционером, фракционером, человеком, в конце концов показавшим свою прежнюю меньшевистскую сущность… Да, то была видимость дуэли. В политических противоборствах Сталин предпочитал не дуэли, а убийства.
Редеющие ряды сторонников
Троцкий был человеком-парадоксом. О некоторых гранях его парадоксального характера я уже говорил. Например, о том, что, будучи убежденным сторонником революционных, радикальных методов решения многих социальных, экономических и духовных проблем, он в то же время боролся за демократизацию режима в партии, долго не порывал с социал-демократическими традициями. Возможно, главная «загадка» Троцкого состоит в том, что он тщетно пытался соединить несоединимое: тоталитаризм с демократизмом, милитаризм с культурой. Люди, выдвигающие утопические сверхзадачи, часто бывают одиноки. Триумфатор революции, похоже, наиболее ярко выражал противоречия самой русской революции. Именно она, революция, зажигая факел свободы, несла его вперед, сея насилие. Провозглашая народовластие, она решала судьбы миллионов горсткой людей, пытаясь созидать новое, беспощадно крушила не только уцененное историей, но и то, что имело непреходящее значение для будущего. Парадоксальность Троцкого – это парадоксальность любой революции, русской особенно.
Одним из таких парадоксов личности Троцкого было несоответствие числа его сторонников степени его популярности. Во время революции, в годы Гражданской войны его имя было известно всей стране и далеко за ее пределами. Многие видели в нем идола революции, ее символ, восхищаясь кипучей энергией Председателя Реввоенсовета, поражаясь многогранности наркома как военачальника, государственного деятеля, политика, трибуна, публициста, глашатая мировой революции. Казалось, что это – неиссякаемый генератор революции, способный неутомимой деятельностью объединять миллионы людей. Однако он был способен видеть лишь массу и манипулировать ею. Круг же людей, лично к нему расположенных, был довольно узок. Он давно определил себя на роль вождя, а у вождей, как известно, друзей бывает мало.
Конечно, Троцкий, как и любой другой человек, обладающий большой властью, откликался на просьбы многих людей. Известно, что, чем выше поднимается человек по социальной лестнице, тем больше находится тех, кто хочет получить от него помощь или просто оказаться под его покровительством. Троцкий с помощью своего большого секретариата пытался, хотя бы минимально, помочь всем. Делал он это по-разному. Например, так:
«В оргбюро ЦК.
Пересылаю письмо, касающееся судьбы старой революционерки Розановой. Я действительно нелегальным (так в тексте. – Д. В.) был у нее и ее мужа в Саратове. Пользовался ее помощью в смысле квартиры, адресов и пр. Дело это было в 1902 г.
Помнится, Розанова и ее муж были народниками и, кажется, впоследствии в эмиграции примыкали к Чернову… Думаю, следовало бы старухе помочь…»{758}
А иногда это было по-другому:
«Тов. Бутову.
Нужно устроить более сносно Клару Цеткин, которая живет в холодном помещении в ”Люксе“. Может быть, дать электрическую печку или устроить в другой квартире…»{759}
Нет, он не отворачивался от людей, а помогал советом или благодетельствовал…
Схлынул паводок революции, постепенно гася пожарища отечественных междоусобиц, как вдруг выяснилось, что второй человек в партии и стране имеет не так уж много сторонников. Этот парадоксальный факт выявила дискуссия в партии, начатая повторно по письму Троцкого, отправленному членам ЦК и ЦКК в октябре 1923 года, и по «Заявлению 46-ти», фактически инспирированному им же неделю спустя и адресованному в Политбюро ЦК РКП(б){760}.
Самое печальное для Троцкого заключалось в том, что все его попытки изменить курс партии, вставшей на рельсы «секретарской иерархии», с самого начала оказались обреченными. Почему? Вроде бы Троцкий звал к тому, что провозглашала революция, что декларировал марксизм, что отвечало интересам большинства партийцев. На мой взгляд, причин здесь несколько.
Прежде всего, в силу низкой политической культуры большей части членов партии, трудно понять истинную подоплеку борьбы. Становление и рост партии пришлись на войну. Наверное, потому в партии и господствовали методы военной борьбы: мыслили категориями «фронтов», «ударов», «разгромов», «предательства», «сплочения». Тот, кто стоял у административного пульта управления партией, в значительной мере располагал возможностью направлять ход дискуссий, формировать соответствующее общественное мнение, создавать образы «врагов» и «друзей». Троцкий с самого начала пытался повлиять на партийный курс, обращаясь к партийному аппарату, «секретарской иерархии», к тому «обручу», в жестких тисках которого он сам находился. Все это не могло прибавить ему сторонников, ибо он хотел
