— Никакого сомненья, этот комиссар Линь — чудовище, — сказал Бернэм. — Лишь безумец настолько не ценит человеческую жизнь, что двух людей этак запросто предаст смерти.

С другого конца стола раздался голос Кинга:

— Неужели, мистер Бернэм? Весьма похвально, что вы так печетесь о человеческой жизни. Но позвольте спросить: почему ваша забота не распространяется на тех, кого вы подвергаете опасности опия? Вы не осознаете, что, доставляя его, всякий раз приговариваете сотни, а то и тысячи людей к смерти? Вы не считаете свое поведение чудовищным?

— Нет, сэр, — хладнокровно ответил Бернэм. — Ибо не моя подпись стоит под приговором тем, кто ублажает себя опием. Вердикт выносит иная, незримая мощная сила, имя которой свободный рынок, то бишь дух вольности, божественное дуновение.

— И вам хватает совести называть себя христианином! — вскипел Кинг. — Нет большего идолопоклонства, чем представлять рынок соперником Всевышнего!

— Господа, господа! — Уэтмор постучал по столу, призывая к порядку. — Не время для богословских дебатов! Мы должны рассмотреть ультиматум, и не забудьте, что на кону человеческие жизни.

— А что тут обсуждать? — пожал плечами Бернэм. — Раз комиссар Линь — чудище и безумец, то с ним не сговоришься.

Уэтмор хотел ответить, но его опередил редактор Слейд:

— Вот тут мы с вами расходимся, Бернэм. На мой взгляд, он ни то, ни другое, а просто чрезвычайно хитрый мандарин. Комиссар хочет нас запугать, чтоб затем похваляться своими подвигами и заработать очередной шарик на шапку. Я не верю ни в его грозность, ни в ужас, который изображают наши друзья из Ко-Хон. Мне совершенно ясно, что они заодно с комиссаром и разыгрывают маленький спектакль: надели маски страха, рассчитывая заполучить наш товар даром. Подобным фарсом нас потчуют не впервой. Не стоит покупаться на заурядную китайскую уловку.

— И что вы предлагаете? — спросил Бернэм. — Каков ваш план?

— Я предлагаю держаться твердо, продемонстрировав им нашу непреклонность. Как только китайцы это увидят, Хоуква и Моуква скоренько все уладят: сунут в лапу одному, подмажут другого — и дело с концом. Они останутся при головах, а мы — при своем товаре. Но если дадим слабину, потеряем всё, сейчас самое главное проявить принципиальность.

— Вот как? — изумился Кинг. — И какие же принципы лежат в основе контрабанды опия?

— Похоже, сэр, вам нравится быть незрячим! — Бернэм грохнул кулаком по столу. — Свобода и право — это ли не принципы, которые обеспечивают возможность вольным людям вести дела без оглядки на всяких тиранов?

— По этой логике, сэр, всякий душегуб оправдает свои действия естественным правом. Если ваша хартия свобод несет смерть и горе неисчислимой массе людей, она не что иное, как лицензия на убийство.

Кинг и Бернэм вскочили, испепеляя друг друга взглядами. Уэтмор вновь забарабанил по столу:

— Прошу вас, господа! Я вынужден напомнить: дело срочное, некогда вести абстрактные дискуссии. Время поджимает, и оттого мы с мистером Кингом взяли на себя смелость набросать черновик нашего ответа комиссару.

— Да неужели? — усмехнулся Дент. — Спору нет, вы славно потрудились, Уэтмор. И что же там сказано?

— Если коротко, мы извещаем Верховного комиссара о готовности выполнить его требования, но с некоторыми оговорками.

— Вон как! — Губы Дента сошлись в нитку. — То есть вы с дружком Чарли состряпали бумагу от нашего имени, ни с кем не посоветовавшись? И ручаетесь положить конец торговле, существовавшей еще до нашего рождения, принесшей несметное богатство вам и вашим приятелям, не исключая мистера Джардина?

Имя это смутило Уэтмора, голос его задрожал:

— Разумеется, в письме говорится, что прежнюю позицию китайских властей отличала двойственность, способствовавшая убеждению в скорой легализации опийной торговли. Однако слово и дело комиссара отметают все имевшиеся сомнения. Теперь нет повода мешкать с ручательством, которого он требует.

— Да ну? — медово переспросил Дент. — А как мы поступим с кораблями, что стоят у Гонконга и других островов? Безропотно опустошим их трюмы и сдадим груз?

— Вовсе нет. Письмо разъясняет, что нам принадлежат суда, но не содержимое трюмов. Груз — собственность инвесторов из Бомбея, Калькутты и Лондона. Сдать его нельзя, но можно отправить корабли обратно в Индию.

Для Бахрама это было наихудшим вариантом.

— Как — отправить обратно? — вскричал он. — А известно ли вам, мистер Уэтмор, что в Бомбее из-за невиданного урожая сырца опийные цены рухнули? Куда мы денем груз? Кто его купит? Вернуться в Индию равносильно краху.

Бахрам оглядел собрание, заметив, как сощурились торговцы. Он уже давно усвоил, что в английском языке для них нет ничего страшнее слова «крах», и не преминул сгустить краски:

— Мы-то — ладно, мы люди состоятельные и уж как-нибудь справимся. Но что будет с теми, кто беднее? О них вы подумали? О тех, кто вложил в груз все свои сбережения. Что ждет их?

— Вот именно! — крикнул Слейд. — Похоже, кто-то шибко расчувствовался из-за фантазии, в которой пролилась китайская кровь, и не видит последствий от сдачи груза. Кинг и Уэтмор так сопереживают страданиям китайцев, что охотно поступятся всей опийной торговлей. А ничего, что в этом случае многим торговцам уготованы разорение и нищета? Судьба изгоев, долговая яма, прозябанье в богадельне, а то и голодная смерть?

— Ай, бросьте! — перебил его Кинг. — Надо же, наскребли последние крохи, и теперь их ждет долговая тюрьма! Неужто человек на краю бедности станет вкладывать свои гроши в торговлю опием? Уж я-то знаю, этим занимаются лишь те, кто имеет свободный капитал, и потому богадельня им грозит не больше, чем нам с вами. В том-то и мерзость этой торговли — ради наживы кучка богачей готова жертвовать миллионами жизней.

— Ну так я и думал! — всплеснул руками Слейд. — У мистера Кинга сердце изболелось по друзьям из Поднебесной, однако он совершенно равнодушен к страданиям своих собратьев. Но почему же он так стремится ввергнуть их в беду? Ответ прост! Потому что на приватной встрече Хоуква сказал: если не уступите, я лишусь головы. Но он прожженный делец и ради своей выгоды скажет что угодно.

Уэтмор вяло возразил:

— Уверяю вас, он искренне считает, что первым отправится на плаху. На него было страшно смотреть, у меня просто сердце разрывалось.

— Будет вам! — рявкнул Слейд. — Избавьте от ваших турецких излияний! Вы же председатель Палаты, а ведете себя как старая баба на посиделках вдовиц.

— Подобные выражения, мистер Слейд, не пристали члену Совета, — сухо сказал Уэтмор. — Но я оставлю их без внимания, ибо время не терпит. Уверьтесь, что Хоуква, Моуква и другие купцы были напуганы неподдельно, я это видел своими глазами.

— Хоуква? — Дент издал громкий наигранный смешок. — Нынче я встретил его на Старой Китайской улице, потому-то