небесах не было луны. Она ложилась в постель, свернувшись калачиком, словно маленький шарик, и ждала, когда ветер проникнет через высокое круглое окно. Он приходил тихо, и она чувствовала прикосновение его пальцев на лбу и шее. Холодные, мягкие пальцы, касающиеся ее лица; успокаивающие пальцы, которые заставляли ее развернуться и растянуться, чтобы тени могли упасть на ее тело.

Даже потом, когда она уже спала на большой кровати, и тени стекали с небосвода через окно. Она не спала, когда приходили тени, так как она знала, что они настоящие. Они приходили с бризом, проникали через окно и ложились на нее. Возможно, это тени были прохладными, а не ветер; возможно, тени касались ее волос, пока она не погружалась в сон.

Когда она засыпала, сны всегда наступали. Они шли по тому же пути, что ветер и тени; они проникали с неба через окно. Были голоса, которые она слышала, но не могла разобрать; цвета, которые она видела, но не могла назвать; фигуры, которые она видела, и которые совсем не были похожи на те, что она находила в книгах с картинками.

Иногда те же голоса, цвета и фигуры приходили снова и снова, пока она не научилась их распознавать. Существовал глубокий, жужжащий голос, который, казалось, раздавался прямо в ее голове, хотя она знала, что он приходит из черной, блестящей пирамиды-существа, у которого были руки с глазами. Оно не выглядело скользким или противным, и ей нечего было бояться — Авис никогда не могла понять, почему Марвин Мейсон просил ее остановиться, когда она начинала рассказывать ему об этих снах.

Но он был всего лишь маленьким мальчиком, он пугался и бежал домой к своей мамочке. У Авис не было мамы, только тетя Мэй; но она никогда не поведает тете Мэй о таких вещах. Кроме того, почему она должна? Сны не пугали ее, и они были по-настоящему реальны и интересны. Иногда в серые дождливые дни, когда нечего было делать, кроме как играть с куклами или вырезать картинки, чтобы вставить их альбом, она хотела, чтобы ночь поторопилась и быстрее пришла. Ведь тогда она могла погрузиться в сны и сделать все реальным снова.

Ей так нравилось оставаться в постели и притворятся больной, чтобы не ходить в школу. Авис смотрела тогда в окно и ждала, когда придут сны, — но они никогда не приходили днем, только ночью.

Часто она задавалась вопросом, почему было так.

Сны должны опускаться с неба, она знала это. Голоса и фигуры поднимались вверх, кажется, откуда-то из-под окна. Тетя Мэй сказала, что сны приходят от болей в животе, но она знала, что это не так.

Тетя Мэй всегда беспокоилась о болях в животе, и она ругала Авис за то, что та не выходила на улицу, чтобы играть; говорила, что она станет бледной и хилой.

Но Авис чувствовала себя прекрасно, и у нее была своя тайна. Теперь она почти не видела Марвина Мейсона, и не обременяла себя чтением. Было не очень весело делать вид, что она до сих пор принцесса. Потому что ее сны были настолько реальными, что она могла поговорить с голосами и попросить их взять ее с собой, когда они будут уходить.

Она поняла, что может разобрать, что они говорят. Блестящее существо, которое просто висело в окне сейчас — то, которое выглядело так, словно было намного больше, чем она могла увидеть, — оно создавало музыку в ее голове, которую она узнала. Не настоящую мелодию, это было больше похоже на рифмовку слов. В своих снах она просила его забрать ее. Она бы заползла ему на спину, и они вместе воспарили бы над звездами. Это было забавно, просить его полетать; она знала, что у существа за окном есть крылья. Крылья такие же большие, как весь мир.

Она умоляла и умоляла, но голоса заставили ее понять, что они не могут брать с собой маленьких девочек. То есть, не совсем. Потому что было слишком холодно и слишком далеко, и что-то изменилось бы в ней.

Она сказала, что ей все равно, как она изменится; она хотела пойти с ними. Она позволит им делать все, что они захотят, если только они возьмут ее с собой: было бы хорошо, если бы можно было говорить с ними все время и чувствовать эту прохладную мягкость, грезить вечно.

Однажды ночью они подошли к ней, и их было больше, чем она когда-либо видела. Они висели в окне и парили в воздухе по всей комнате — они были такими смешными, некоторые из них; она могла видеть сквозь них, а некоторые даже были частично внутри других. Она знала, что смеялась во сне, но она ничего не могла с этим поделать. Затем она замолчала и слушала их.

Они сказали ей, что все в порядке. Они заберут ее. Только она не должна никому рассказывать, и она не должна пугаться; они скоро придут за ней. Они не могли взять ее такой, какой она была сейчас, и она должна быть готова к изменениям.

Авис сказал «да», и все они вместе промурлыкали какую-то мелодию, а после исчезли.

На следующее утро Авис была по-настоящему больна и не хотела вставать. Она едва могла дышать, она была такой горячей — и когда тетя Мэй принесла поднос с едой, она даже не могла есть.

В ту ночь она не видела снов. У нее болела голова, и она металась по кровати всю ночь. Но на небе была луна, поэтому сны не смогли найти к ней дорогу. Она знала, что они вернутся, когда луна снова исчезнет, поэтому она ждала. Кроме того, ей было больно, поэтому было все равно. Ей нужно почувствовать себя лучше, прежде чем она будет готова пойти куда угодно.

На следующий день доктор Клегг пришел к ней. Доктор был хорошим другом тети Мэй, и он всегда навещал ее, потому что был ее опекуном.

Доктор Клегг взял ее за руку и спросил, что случилось с его юной леди сегодня?

Авис была слишком умна, чтобы что-то говорить, и, кроме того, у нее во рту был блестящий предмет. Доктор Клегг вынул его, взглянул на него внимательно и покачал головой. Через некоторое время он ушел, а затем вошли тетя Мэй и дядя Роско. Они заставили ее проглотить какое-то лекарство, которое было просто ужасно.

К этому времени уже стемнело, и на улице надвигалась буря. Авис не могла много говорить, а когда