совсем другим. Исключительно умным.

Монахини в приходской школе сразу заметили его дар. Родители Фрэнка считали образование пустой тратой времени – зачем учиться, если можно работать? Отправляя ребенка в приходскую школу, они предусмотрительно повесили ему на шею тряпицу с долькой чеснока внутри – отпугивать злых духов. Но в школе Фрэнк буквально расцвел. Обучавшие его ирландские монахини – достаточно равнодушные и суровые, а часто и настроенные против детей из итальянских семей – не могли не заметить выдающихся способностей мальчика. Они позволили ему перескочить через несколько классов, давали дополнительные задания и поражались его виртуозному умению управляться с цифрами. Он превосходил соучеников по всем статьям.

Фрэнк без труда поступил в Высшую техническую школу Бруклина и окончил ее лучшим в своем выпуске. Затем два года проучился в колледже Купер-Юнион на факультете авиационно-космической техники, а после записался в офицерскую школу и поступил во флот. Почему именно во флот? Он бредил самолетами, два года изучал их, и логичнее было бы выбрать карьеру пилота. Но нет: он пошел во флот, потому что мечтал увидеть океан.

Только представь, Анджела. Представь, что парнишка из Бруклина – а Бруклин почти со всех сторон окружен океаном – мечтал увидеть океан. Но Фрэнк и правда его никогда не видел. Во всяком случае, по-настоящему. В Бруклине его окружали замызганные улицы, многоквартирные дома и грязные доки Ред-Хука, где его отец работал портовым грузчиком. А Фрэнк мечтал совсем о другом океане, с кораблями и морскими волками. Поэтому он бросил колледж и записался во флот еще до официального вступления Америки в войну – совсем как мой брат.

– Пустой номер, – признался он в тот вечер. – Океан есть и на Кони-Айленде. Жаль, я тогда не знал, как он близко.

После войны Фрэнк планировал вернуться в колледж, получить диплом и найти хорошую работу. Но «Франклин» подвергся атаке, и Фрэнк чуть не сгорел живьем. Однако физическая боль оказалась не самым страшным последствием. Когда он лежал в военно-морском госпитале Перл-Харбора с ожогами третьей степени на половине тела, пришло постановление военного суда. Капитан Герес отправил под трибунал всех членов экипажа, оказавшихся в тот день в воде. Он считал, что они дезертировали, вопреки прямому приказу оставаться на судне. Многих из них, как и Фрэнка, объятых пламенем, выбросило в океан взрывной волной, – а теперь их обвиняли в трусости[43].

Для Фрэнка не было ничего хуже. Клеймо труса обожгло его сильнее огня. И хотя в конце концов Военно-морские силы сняли обвинения, разобравшись в ситуации (обвиняя экипаж, некомпетентный капитан пытался отвлечь внимание от собственных многочисленных ошибок в тот трагический день), психологический урон был непоправим. Фрэнк знал, что многие солдаты, оставшиеся в тот день на борту, продолжали считать дезертирами очутившихся в воде. Выжившим после атаки вручили медали за храбрость. Погибших чтили как героев. Но тех, кого выбросило за борт взрывом, – кто оказался в воде, сгорая заживо, – тех считали трусами. Фрэнк так и не избавился от чувства стыда.

После войны он вернулся в Бруклин. Но из-за ранений и психологической травмы (тогда это называли «нервно-психопатическим расстройством» и никак не лечили) он стал другим. О возвращении в колледж и речь не шла: он не мог сидеть на занятиях. Он пытался, но ему постоянно приходилось выбегать из здания на улицу, поскольку не хватало воздуха. («Я не могу находиться в замкнутом помещении, где много людей» – так он мне объяснил.) Но даже получив диплом, Фрэнк не смог бы устроиться по специальности. Что это за инженер, если он не способен сидеть за столом в конторе? Не способен выдержать совещание? Он и по телефону не мог говорить без нарастающей паники и ужаса.

Разве могла я понять его боль? Я, чья жизнь была лишена тягот и полна комфорта?

Не могла.

Но я могла слушать.

Я рассказываю тебе все это, Анджела, потому что пообещала себе, что расскажу. А еще – поскольку почти уверена: Фрэнк никогда не говорил с тобой об этом.

Отец гордился тобой и любил тебя. Но не собирался посвящать тебя в подробности своей жизни. Он стыдился, что так и не сумел найти применение своему уму, что подавал такие надежды в учебе, но так и не реализовал их. Стыдился своей работы, слишком для него примитивной. Страдал, что не смог закончить образование. А какое унижение приносило ему собственное психологическое состояние! Он ненавидел себя за то, что не может сидеть, не может спокойно спать, не выносит прикосновений, не способен найти нормальную работу.

Он тщательно скрывал все это от тебя, потому что желал для тебя спокойной жизни, неомраченной его безрадостным прошлым. Для него ты была светлым, неиспорченным созданием. Как ему казалось, если держаться от тебя на расстоянии, его мрачная тень не упадет на тебя и не повлияет на твое будущее. Так Фрэнк мне объяснил, и у меня нет причин ему не верить. Он не хотел сближаться с тобой, Анджела, потому что стремился уберечь тебя.

Я часто думала, каково тебе было расти с таким отцом – который любил тебя больше всего на свете, но намеренно отдалился от твоего повседневного существования. И когда я говорила, что тебе наверняка не хватает его внимания, Фрэнк соглашался. Но опасался приближаться к тебе из страха погубить тебя. Он считал, что разрушает все, к чему прикасается.

По крайней мере, так он сказал мне.

Вот почему он предпочел оставить тебя на попечении матери.

Я ни разу не упоминала о твоей маме, Анджела.

И дело тут не в отсутствии уважения – нет-нет, как раз наоборот. Я просто не знаю, как говорить с тобой о матери и о браке твоих родителей. Постараюсь быть деликатной, чтобы ненароком не обидеть и не уязвить тебя. В то же время мне хочется быть честной. В конце концов, ты имеешь право знать все, что знаю я.

Начну с того, что мы с твоей мамой никогда не встречались. Я даже не видела ее на фотографиях и знаю только со слов Фрэнка. Думаю, он рассказывал мне правду о ней, потому что Фрэнк никогда не лгал. Но правдивое описание – не значит точное. Могу лишь предположить, что твоя мама, как и все мы, – натура сложная, и не укладывается в мнение о ней одного человека.

Возможно, ты знала ее совсем другой, вот что я хочу сказать. И мне жаль, если моя история не совпадет с твоими впечатлениями.

Но я все равно должна рассказать.

Фрэнк говорил, что