class="p1">Лида слушала и ушам своим не верила. Эта же самая история произошла сто лет назад с Чайковским; там тоже фигурировали оркестрина, ария Церлины и разбитое окно... Алексей Кондратович на голубом глазу приписал эту историю себе. Но чтобы так вдохновенно лгал взрослый! «Я что-то не видела в доме Юры оркестрину», — неуверенно сказала Лида. «Я выбросил ее за ненадобностью в Тьсину», — подмигнув ей, сказал Алексей Кондратович. Вот как! Оркестрина утонула в Тьсине! И теперь механическое устройство, подобно гуслям Садко, наигрывает на дне выпучившим глаза от удивления жерехам арию Церлины!.. Юрин отец, сделав серьезное лицо, продолжил: «Я слышал, ваши родители увлекаются оперой... У вас, наверное, полным-полна коробушка опер? О, не слушайте их, барабанную перепонку испортите...» — «Я под „Аиду“ мою полы», — сказала Лида. «Для этого Верди вполне пригоден, — согласился Алексей Кондратович, и вдруг маска вечно униженного человека слетела с его лица, точно, вручив Лиде свою пластинку, он почувствовал над ней свою власть, как лекарь-отравитель Бомелий над бедной Любашей из „Царской невесты“. — Фотограф взял ее за руку: — Умоляю вас, Лида, не мойте полы под Генделя. Это нектар и амброзия для нашего слуха... Так же коленопреклоненно молю за Баха и Моцарта. Последний — идеал равновесия мелодии и гармонии. У Бетховена уже обнаруживаются первые признаки гипертрофии гармонии, которая достигнет высшей точки у поздних романтиков... Благодарю за посещение моего скромного жилища. Позвольте помочь вам одеть эту дивную шубку — вы в ней похожи на Снегурочку Римского-Корсакова, наивную и нежную. И приходите ко мне, Лида, не забывайте, двери моего дома для вас всегда распахнуты настежь», — с этими словами Бомелий отпустил ее. Как гласит подпись к 72-му офорту Гойи, не уйдет та, которая сама захочет быть пойманной.

10

«Никто никого не знает» — называется 6-й офорт Гойи, на котором изображены беседующие женщина со швом на лице и дама под черной маской жестокого Джян Ки. Ниже дается пояснение: «Свет — тот же маскарад. Лицо, одежда, голос — все в нем притворно. Все хотят казаться не тем, что они есть на самом деле. Все обманывают друг друга, и никого не узнаешь».

На общий сбор школьников перед октябрьской демонстрацией Лида пришла в осеннем пальто, но не потому, что в праздничный день сильно потеплело, а чтобы выяснить у Оли, не успела ли она проговориться кому-либо, что шубка из комиссионки, и попросить ее держать язык за зубами. «Конечно-конечно», — выслушав Лиду, заторопилась Оля. И, чтобы Лида окончательно успокоилась на ее счет, предложила: «Давай вместе плакат потащим». Они приблизились к одноклассникам, толпящимся у школьного подвала, откуда Валентина Ивановна выдавала плакаты с портретами вождей и руководителей, транспаранты и флаги. Учащиеся построились в процессию с плакатами в руках, напоминающими сделанные на уроках труда скворечники, которые в младших классах на День птиц они торжественно несли в ближайший лесок. За истекшие три-четыре года некоторые лица исчезли с парадных плакатов, а другие птичкой взмыли из крохотного фотографического дупла, похожего на дырочку резиновой свистелки, и захватили чужие скворечники. Взрослые одноклассники Лиды демонстрировали друг перед другом свое ироническое отношение к парадному реквизиту, завещанное им десятиклассниками. Петр, как всегда, оказался остроумней всех: он как лопатой поддевал портретом своего руководителя тающий снег... Володя Астафьев цветным мелком пририсовал своему усы... Юра подошел к Лиде с плакатом и сказал: «Хочешь, понесем вместе этого типа?» Лида отказалась, и Юра спросил глядя в сторону: «Почему ты не приходишь в гости? Саша приходит, а ты — нет». Лида глянула в сторону Саши: он исподлобья смотрел на них. Она сказала: «Завтра зайду». Почему она сказала «завтра»? Мысль ее не переставала кружить вокруг Юриного дома. «Завтра так завтра». Надя со связкой воздушных шаров стояла возле Наташи Поплавской и смеялась над тем, как Гена Изварин и Володя Пищиков фехтовали двумя древками одного транспаранта. Марина тоже улыбалась. Она держала охапку веток с белыми бумажными цветами. Марина должна была раздать цветы тем, кто остался без транспаранта или портрета руководителя, но таковых невольных оппозиционеров назначала сама Валентина Ивановна. Можно было не сомневаться в безошибочности ее выбора — ветки с условно-белыми цветами понесут те учащиеся, которые не станут прятаться за портрет своего руководителя как за ширму, стесняясь высоко поднять его над головой. Лида ветку не понесет. И примкнувшая к ней Оля, хотя она и была из пятерки. Валентина Ивановна окликнула их: «Гарусова! Левченко!» — и протянула девочкам скатанный в трубку транспарант. Под взглядом учительницы они досрочно развернули полотнище с лозунгом. Валентина Ивановна отвернулась, а Петр громко, но так, чтобы не слышала учительница, глядя на их транспарант, произнес: «Да здравствует молодое советское диссиденство!» Кроме двух-трех человек, этого юмора никто не понял, но рассмеялись на всякий случай все. Длинная Вера зажала под мышкой тяжелое древко с сине-бело-красным флагом республики Латвия, а маленькая Катя с заплаканной Оксаной Солдатко с двух сторон держали портрет Ленина. Лида даже не глянула, что в действительности было написано на их с Олей транспаранте. Валентина Ивановна раздавала цветы и шары. Володя Пищиков, хоть и фехтовал с Геной древками транспаранта, как будущий защитник Родины — получай шарик! Коля Кузнецов, тоже будущий защитник, получай ветку с цветами! И Гене Изварину, будущему летчику, шарик с веткой. И некоторым еще незначительным личностям, слабым ученикам, но людям с душой без второго дна... Надя осталась без шарика, а Марина получила шарик к ветке. В который раз Лида удивилась чутью Валентины Ивановны. Под маской слабых учеников она видела добрых немудреных граждан, с которыми можно пойти в разведку. Петр, конечно, составляет гордость класса, как и конькобежец Володя Астафьев, но они потащат портреты вождей. Аллочка Тарасова тоже вряд ли получила бы шарик, хоть она и надрывается на трибуне, выкрикивая лозунги, в которые ни на грош не верит. Аллино круглое личико буквально лучится взрослой умудренностью, ее имя в пятерке не принято произносить, потому что тайну Аллы постичь невозможно — она ко всему на свете относится спокойно и невозмутимо, как Экклезиаст, даже к влюбленному в нее конькобежцу Володе Астафьеву... Это ее невозмутимое отношение ко всему на свете давно мучает Валентину Ивановну, словно какой-то тайный изъян или подкоп под Будущее. Она охотно бы наказала Аллу большим портретом генерального секретаря, да руки у нее коротки: Алла давно и прочно заняла свои руки микрофоном, установленным на трибуне городских руководителей.

Валентина Ивановна построила детей в колонну, полюбовалась ими и