Я вытащил «уэбли», прокрался, как мышь, мимо спящего кота, взял пистолет за ствол и ударил под левое ухо, все еще чувствуя бессмысленную досаду из-за того, что не захотел проткнуть его ножом. В досаде стукнул его очень сильно. Звук походил на удар топора по сосновому полену.

Подхватил обмякшее тело и осторожно опустил на землю. Он не очнется до рассвета, если только вообще очнется. Но какое это сейчас имело значение?

Я стал взбираться по пожарной лестнице. Не торопясь, без спешки. Спешка могла все испортить. Поднимался медленно, ступая на каждую ступень и поглядывая вверх. Я был теперь слишком близко к цели, чтобы позволить себе преступную поспешность. После шестого или седьмого пролета стал взбираться еще медленнее, опасаясь, чтобы меня не осветили сверху, хотя там и не должно быть света, так как электричество в центре Лондона отключили. Но сверху шел свет. Я двинулся ему навстречу, пока не разглядел, что свет шел не из окна, а из решетчатой двери в стене. Осторожно приподнял голову на уровень двери и заглянул внутрь. Она находилась рядом с массивными железными балками, которые поддерживали крышу. Дюжина лампочек горела внутри. Маленькие слабые огоньки еще больше подчеркивали глубину мрака, нависшего над большим и пустым зданием. Шесть лампочек горело вверху, прямо над гидравлическими амортизаторами в конце путей. Мне стало ясно это аварийное освещение на специальных батареях. Довольно прозаическое объяснение, но верное. Некоторое время я смотрел на ажурные, покрытые сажей перекрытия, затем осторожно надавил на дверь. Она, проклятая, так заскрипела, как скрипит виселица под ночным ветром. Виселица с качающимся на ней трупом. Я постарался не думать о трупах и отнял руку от двери, оставив ее полуоткрытой.

Внутри увидел две железные лестницы, идущие снизу от стальной платформы. Одна вела наверх к трапу под широкой застекленной крышей, другая — вниз к трапу на уровне лампочек, горящих внутри станции. Первая, должно быть, служила для мойщиков окон, а вторая — для электриков. Очень мне надо было разбираться во всем этом! Стоило подниматься шесть пролетов, чтобы этим интересоваться...

Я выпрямился. И в тот же миг шею сжала могучая рука, выдавливая из меня жизнь. Мне показалось, что это рука гориллы, желающей оторвать мне голову. Пару секунд не мог прийти в себя от шока. Ничего не успел сделать, а уже почувствовал тяжелый удар по правой руке, выбивший мой «уэбли». Он ударился о железную площадку и исчез во тьме. Я так и не услышал, как он упал на землю. Я боролся за жизнь. Левой рукой схватился за душившую меня руку и попытался ее вывернуть. С таким же успехом я мог бы пытаться выворачивать толстенную дубовую ветку. Рука медленно выдавливала из меня дух.

Вдруг я почувствовал адскую боль в спине, чуть повыше почек. Но я продолжал сопротивляться, хотя чувствовал: еще несколько секунд — и я останусь без шеи. Тогда я оттолкнулся правой ногой от двери, и мы откатились к внешним поручням площадки. Он стукнулся животом о поручень, и мы оба повисли над мраком, готовые потерять равновесие. Его нога повисла в воздухе. Мгновение он еще держал меня за горло, но затем я освободился от железной хватки. Он пытался уцепиться за ограду, чтобы не свалиться вниз.

Я отпрянул в сторону и упал на ведущий вверх пролет лестницы, судорожно дыша. Упал я на сломанное ребро, и свет померк у меня в глазах от боли. Если бы я хоть на миг поддался ей, то, наверное, сразу бы умер.

Но смерть была той роскошью, которую я не мог себе позволить. Во всяком случае, не от руки этого типа, ибо теперь знал, с кем имею дело. Если бы он хотел просто сбросить меня, то достаточно было удара по голове. Если бы он хотел просто убить, то достаточно было выстрелить в спину. Если он не имел бесшумного пистолета и опасался шума, то мог бы ударить по голове и сбросить с высоты шестидесяти футов, что также было способом уничтожить меня.

Но этот тип не хотел действовать тихо. Если он предназначил меня к смерти, то ему хотелось еще насладиться видом моей агонии. Садист с помутившимся рассудком. Жаждущий крови, сообщник Грегори, Генрих. Немой с пустыми глазами убийцы. Полулежа-полустоя на ступенях, я повернулся как раз тогда, когда он вновь подходил ко мне. Он шел, пригнувшись, с пистолетом в руке. Но он не хотел стрелять. От пули умирают слишком быстро, если, конечно, она пущена в нужное место. Вдруг я осознал, что он именно того и хотел: он водил пистолетом, выбирая то место на моем теле, которое не сразу меня прикончит пулей, а заставит помучиться. Я напряг руки, ухватившись сзади за лестницу, и выбросил ноги, рассчитывая одним ударом заставить Генриха больше не беспокоить меня. Но я плохо видел и, вероятно, плохо рассчитал. Моя нога скользнула вдоль его бедра и ударила по руке с пистолетом. Пистолет отлетел на край площадки и упал на ступеньку лестничного пролета. Он кошкой бросился за ним. Я был не менее проворен: когда он нагнулся у лестницы, нашаривая пистолет и найдя его, прыгнул на него сверху и ударил сразу двумя ногами. Он замычал, всхлипнул и рухнул, вылетев вниз по лестнице к нижней площадке. Но сразу поднялся с пистолетом в руке.

Я не мешкал. Если бы попытался бежать по пролетам вверх к вертолетной площадке, он поймал бы меня через несколько секунд или спокойно убрал бы выстрелом. Даже если бы я добрался до вертолетной площадки, предположив, что время чудес еще не кончилось, то все равно внезапности уже не было.

Там уже Грегори ожидал бы меня. Я оказался бы между двух огней. И тогда для Мэри все было бы кончено.

Было так же самоубийственно и спускаться, чтобы встретить его внизу.

Ждать, пока он поднимается, тоже не мог. У меня оставался только нож.

Правая рука моя была отшиблена. Ею ножом уже невозможно действовать.

Впрочем, даже если бы мы оба были безоружными, а я находился бы в отличной форме, и тогда вряд ли справился бы с этим феноменально мощным немым. А я был далеко не в отличной форме.

Я проскочил в решетчатую дверь, словно кролик из норы, спасающийся от хорька. С отчаянием оглядел пустую платформу. Взобраться кошкой по вертикальной лестнице, которой пользовались мойщики окон, наверх или спуститься вниз по лестнице электриков? В полсекунды смекнул, что и