Как зашипевшего Аи

Струя и брызги золотые…

Но, господа, позволено ль

С вином равнять do-re-mi-sol?

(VI, 204).

Берем на себя смелость процитировать превосходный этюд М. А. Цявловского: «В произведениях Пушкина упоминаются обычные в быту 20-х — 30-х годов вина. Бордо — легкое красное французское вино. Вина типа бордо — красное бургонское, кло д'вужо и лафит. В 1820 г. особенно славилось вино кло д'вужо, названное по местности в Бургони, составленное из смеси темного и зеленого винограда; существовало также белое вино этой марки. Лафит — красное вино, мягче и слаще бургонского. К бордоским винам относится также белое вино — сотерн. «Горское» вино — кавказское, Мадера (по имени острова, где произрастает виноград, из которого это вино выделывается) — сладкое вино. Мозель — немецкое белое вино, бледно-зеленого цвета, вырабатываемое в бассейне реки Мозель. Молдавское вино — местное бессарабское вино плохого качества. Цимлянское вино — ароматное, густое красное вино, выделываемое в станице того же названия в Области войска Донского. Донское игристое выделываемое там же. Шабли — лучшее франц. белое вино, называемое по городу, где оно вырабатывается. Вино это отличается прозрачностью, крепостью и свойством быстрого и легкого опьянения. Шампанское французское игристое вино, выделываемое в Шампани. Четыре наиболее славящихся марки шампанского воспеты Пушкиным: Аи — названное по городу в Шампани, Клико, Моэт и St-Péré, Сен-Пере» (Пушкин А. С. Полн. собр. соч. В 6-ти т. Т. VI, Путеводитель по Пушкину. М.-Л., 1931, ГИХЛ, с. 79).

9 — Последний бедный лепт, бывало… — Лепт — грош. Иронический намек на стих из послания Жуковского «Императору Александру»:

Когда и Нищета под кровлею забвенья

Последний бедный лепт за лик твой отдает

(I, 210).

Реминисценция имела не только иронический, но и дерзкий характер: «последний лепт» отдается у Жуковского за царский портрет, а у П — за шампанское.

Выражение «бедный лепт» восходит к евангельской притче (Марк, 12, 41; Лука, 21, 2).

11 — Его волшебная струя… — В альбоме П. Л. Яковлева сохранилась в записях Баратынского словесная игра в салоне С. Д. Пономаревой — шутливые уподобления шампанского. Напр.: «Пена шампанского напоминает иллюзию <…> шампанское похоже на хвастуна, в нем часто более пены, чем вина» (Медведева И. Павел Лукьянович Яковлев и его альбом. — «Звенья», VI. М.-Л., 1936, с. 121).

XLVII, 5–6 — …Дым из трубок

В трубу уходит.

Трубка была предметом угощения. Ее в раскуренном виде (на длинном чубуке) слуга, который ее предварительно раскуривал, подавал после обеда гостям. (Ср.: «Мы провели очень веселый вечер, я угощал этих господ пуншем и табаком…» (Я. Миркович, с. 80).

12 — Пора меж волка и собаки… — Галлицизм (entre chien et loup) сумерки.

XLIX, 12 — …соседке приношенье… — За здоровье соседки.

L, 6 — Гимена хлопоты, печали… — Гимен (Гименей) древнегреч.) — бог брака.

12 — Роман во вкусе Лафонтена… — Примечание П: «Август Лафонтен, автор множества семейственных романов» (VI, 193). Лафонтен Август (1759–1831) — третьестепенный немецкий романист, пользовавшийся в конце XVIII в. успехом; пропагандировался карамзинистами.

LI, 7–8 — Или, нежней, как мотылек… — Образ, связанный с любовью Ленского к Ольге, возвращает нас к строфе XXI (11–14) второй главы:

В глазах родителей, она

Цвела как ландыш потаенный,

Незнаемый в траве глухой

Ни мотыльками, ни пчелой.

Одновременно в этой же финальной строфе четвертой главы звучит противопоставление скептика (того, «кто все предвидит, Чья не кружится голова» — 9-10) и энтузиаста, который «покоится в сердечной неге» (5), что, конечно, ассоциируется с антитезой Онегин — Ленский. Наконец, эта же финальная строфа содержит основное для всей главы стилистическое противопоставление условной литературности («как мотылек») и грубой реальности, подчеркиваемое стилистическим диссонансом: «покоится в сердечной неге» (демонстративный «поэтизм») и «как пьяный путник на ночлеге» (прозаизм).

Сводя эти лейтмотивы воедино, П всем ходом повествования подготовил конечное торжество скепсиса над иллюзией и прозы над поэзией. Тем более резко неожиданными являются заключительные (9-14) стихи строфы, сменяющие подготовленные оценки диаметрально противоположными: авторская точка зрения неожиданно сдвигается в сторону поэтических иллюзий и «сердца», а холодный «опыт» объявляется «жалким». Неожиданная концовка демонстрирует многоплановый характер пушкинского повествования в ЕО.

Глава пятая

О, не знай сих страшных снов

Ты, моя Светлана!

Жуковский

Эпиграф из заключительных стихов баллады Жуковского «Светлана» (1812). «Светлана» — вольная обработка сюжета баллады Бюргера «Ленора» (1773), которую Жуковский также перевел под названием «Людмила». «Светлана» считалась образцом романтического фольклоризма. Даже «архаист» Кюхельбекер, писавший, что, кроме нескольких отрывков в «Руслане и Людмиле» и нескольких стихотворений Катенина, русская литература вообще лишена народности, признавал, что «печатью народности» ознаменованы стихи в «Светлане» (Кюхельбекер, с. 457). Рифма: «Татьяна — Светлана» (см.: III, V, 1, 3 и V, X, 5, 6) звучала для уха читателей тех лет шокирующе, поскольку «Светлана» не бытовое имя (оно отсутствует в святцах), а поэтическое, фольклорно-древнерусский адекват поэтических имен типа «Хлоя» или «Лила». Именно как поэтический двойник бытового имени оно сделалось прозванием известной в литературных кругах Александры Андреевны Протасовой-Воейковой (П, конечно, об этом знал, будучи тесно связан с ее другом Жуковским, а также с влюбленным в «Светлану» — Воейкову А. И. Тургеневым и сойдясь в 1826 г. с Языковым, который именно в это время, как дерптский студент, считал своим долгом пылать к ней страстью). А. А. Воейкова, Саша в быту, в поэтизированном мире дружбы, любви, литературы была Светлана. Имя же героини ЕО было подчеркнуто бытовым и простонародным, звучащим «антипоэтически», а не просто нейтрально. Соответственно и заданное эпиграфом «двойничество» Светланы Жуковского и Татьяны Лариной раскрывало не только параллелизм их народности, но и глубокое отличие в трактовке образов: одного, ориентированного на романтическую фантастику и игру, другого — на бытовую и психологическую реальность.

I, 4 — Снег выпал только в январе… — Реальная погода осенью 1820 — зимой 1821 гг. не совпадала с пушкинским описанием: снег выпал исключительно рано, 28 сентября 1820 г. Карамзин писал Дмитриеву из Царского Села: «Выпал снег» (Письма Карамзина… с. 294). Правда, снег лежал недолго; 14 октября 1820 г. Н. И. Тургенев сообщал брату Сергею в Константинополь из Петербурга: «Мы живем между дождем и грязью, в физическом и нравственном смысле» (Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу. М.-Л., 1936