Молчание затягивалось, нужно было что-то отвечать, и Волков заговорил:

– Карл, неужто вы желаете сыну своему той же участи, что в полной мере получили мы с вами? Не знаю я ремесла более тяжкого, чем воинское.

– То его выбор, – отвечал Брюнхвальд. – Я отговаривал, да разве его отговоришь? Хочу, твердит, повторить путь кавалера Фолькофа, хочу стать рыцарем.

Волков понимающе кивнул и продолжил, обращаясь к юноше:

– Друг мой, говорил я вашему отцу, что боле не желаю заниматься воинским ремеслом, кроме достоинства и денег получил я еще хромоту неизлечимую, что изводит меня болью часто, и руку левую, слабую настолько, что сам не могу коня оседлать. И не пожелаю я вам такого же и даже не посоветую идти в ремесло воинское. – Мальчик смотрел на него растерянно, он, видимо, никак не ожидал такого ответа. А Волков продолжал: – В оруженосцы я взять вас не могу, так как воевать больше не хочу. Но возьму вас в помощники, коли пожелаете.

Разочарованию Максимилиана не было предела, он оглянулся на отца, а тот только грустно улыбнулся. Подошел к сыну, поднял с колена и приобнял:

– Говорил я тебе, что кавалер желает уйти на покой и не воевать больше.

– Максимилиан, – добавил Волков, – еще раз говорю, коли вы пожелаете, возьму вас к себе за дом и хлеб в помощники.

– Ну, – сказал Брюнхвальд-старший, – гляди, какой дом у кавалера. Или будешь жить со мной в бараках?

– А чем же я буду у вас заниматься? – спросил юноша у Волкова.

– Тем же самым, чем занимаются оруженосцы: во-первых, лошадьми, во-вторых, оружием, в-третьих, доспехами и платьем, в-четвертых, разными поручениями.

– А будет ли у меня конь?

– Будет, – обещал Волков. – Но для начала дам вам хорошего мерина.

– А дублет с вашим гербом? И меч?

– Будет. – Волков засмеялся.

И все засмеялись, а Карл Брюнхвальд опять обнял сына. Честно говоря, он был рад, что сын не пошел в солдаты и останется жить в доме Волкова. Он знал не понаслышке, что такое воинское ремесло.

Они стали садиться за стол, Марта разливала вино, Максимилиан был смущен и не очень весел, он рассчитывал на почетную должность оруженосца, а получил должность помощника, а это не одно и то же.

– Ничего, парень, – утешал его Роха. – На войнах я потерял ногу, а ваша нога всегда будет при вас. И с кавалером вы не пропадете. Я его давно знаю.

– Господин, – прервал общее оживление Ёган, – на дворе какие-то люди вас спрашивают.

– Что за люди? – насторожился кавалер.

– Богатые, просят принять их сейчас.

– Богатые? Ну, зови.

То были и действительно видные люди из обеспеченных горожан. Было их четверо. Они представлялись, снимали береты и шапки, кланялись. Брунхильде кланялись отдельно, восхищались ее красотой, что очень нравилось молодой женщине, она аж раскраснелась. Поглядывала вокруг, видят ли другие, и мужлан Ёган особенно, как ее почитают. Имен этих горожан Волков не запомнил, кроме одного, тот был старшим среди гостей, звали его Павлиц. Господа горожане расселись на лавке, что стояла по левую руку от Волкова, стали выкладывать на стол дорогие вещи. И Павлиц говорил, объясняя происходящее:

– Серебряный кубок с резьбой – то вам, господин рыцарь, от городской коммуны Святого Якоба. А вот золотые серьги для вашей жены те, что побольше, и для вашей дочери те, что поменьше, от цеха валяльщиков нашего города.

«Жена» и «дочь» переглянулись. А гость продолжал:

– Цех суконщиков и ткачей и община прихода Святой Магдалены просят вас принять шелковую шаль для вашей жены и перчатки из замши для вашей дочери, и полфунта черного перца к вашему столу. А гильдия купцов Южных ворот, коих я представляю, преподносят вам это…

Он положил на стол перед Волковым длинную подушечку из красного бархата и на нее один за другим, да с паузами, выложил три штуки великолепных, новеньких золотых дублонов, кои в этих местах не ходят. Поклонился и сел, удовлетворенный тем, как на все это богатство глядят все присутствующие.

Волков, удивленно взиравший на происходящее все это время, понял, что дальше молчать неприлично. И заговорил:

– Господа, не спутали ли вы меня с кем? Уж не знаю, чем я заслужил ваше расположение. Мне ли эти подарки?

Горожане, довольные, переглянулись. И Павлиц снова встал:

– От всех перечисленных общин и гильдий мы просим вас, господин рыцарь, досточтимый господин Фолькоф, возглавить Рождественский ход от Южных ворот и до Центральной площади. Все цеха гильдии и общины юга пойдут вам вслед.

Волков никогда не жил в больших городах, он не помнил ничего подобного и не торопился соглашаться. Оглянулся на Брюнхвальда, а тот улыбался ему и кивал: «Не волнуйся, принимай предложение». Роха тоже кивал.

– Мне нужно будет только возглавить шествие? – уточнил кавалер.

– Только, только, – кивали депутаты. – Не волнуйтесь. Вы и ваши люди при оружии и конях и знаменах поедут перед колонной, и все.

– Таковы традиции в городах, – успокоил его Карл Брюнхвальд. – В моем городе было так же.

– Ну хорошо. – Волков пожал плечами. – Я согласен. Марта, вина господам депутатам.

– Ах, как мы рады, – говорил купец Павлиц, – мы боялись, что вас уже кто-нибудь уговорил до нас.

Но Волков все еще настороженно относился к предложению, боялся подвоха и поэтому предложил:

– А не хотите ли вы, господа, чтобы позади меня шли сорок человек добрых людей? В доспехе и при оружии?

Депутаты переглянулись, пошептались, и один из них спросил:

– А сколько то будет стоить?

– Да немного, думаю, ротмистру Брюнхвальду пара талеров, да сержанту моему талер, да всем людям, а их будет сорок, добрый обед рождественский с колбасой и пивом, вот и цена вся, – сказал кавалер.

Депутаты опять пошептались, посчитались, покивали головами и сообщили:

– То недорого, согласны мы. Пусть добрые люди идут с вами. И у нас гонора будет больше.

Переговоры закончились, и все обрадованно загудели. Марта ставила стаканы, разливала вино, все: Брюнхвальд и сын его, Брунхильда и Агнес, кавалер и Роха, горожане – пили вино и говорили друг другу приятные вещи. А потом депутаты кланялись и ушли.

Как только они вышли, Брунхильда схватила сережки, стала мерить, а у Агнес были уши не проколоты, и она напялила перчатки, а Волков взял дорогую шаль из шелка посмотреть, покрутил ее перед глазами и кинул на стол перед Рохой:

– Возьми жене своей.

– Чего? – растерялся Скарафаджо. – Жене?

Он глянул на шаль, что лежала перед ним, затем на замершую Брунхильду, которая широко раскрытыми от гнева глазами уставилась на кавалера.

А тот словно