Решил всетаки сначала пожрать. Достал чистую деревянную чашку и нагреб из горшка кашу, оставив Митьке гораздо больше продукта, чем наложил себе. Парню уже шестнадцать и он пожалуй по росту догнал своего отца и все еще растет. Так что жратвы ему надо много.

Пацаны уже поели и ждали пока мы с Митькой насытимся, чтобы хорошенько расспросить, но я их обломал. Утолив голод, начал раздеваться. Плохо наложенная повязка сбилась и ранка опять закровила. Увидев кровь, парни забыли про расспросы, окружили меня и загалдели. Лишь Митька остался за столом и невозмутимо доедал кашу, доставая ее ложкой прямо из чугунка.

— Немтырь! Кто это тебя так? — Спросил Платошка.

— Кто-кто! Утырок этот. Голован! Архипка достань мой мешок.

Архипка метнулся к лавке на которой я спал и, вытащив из под нее мой рюкзак и подал мне. В боковом кармане рюкзака имелся у меня холщевый мешочек, в котором были: небольшая бутылочка крепчайшего самогона, порезанное на бинты чистое полотно, мох в качестве антисптического тампона и пузырек снадобья, которое уже пробовал, когда получил две дробины в левый бок. Вспомнив, что так и не поинтересовался из чего его варганит Баба Ходора, решил сей чудодейственный бальзамчик не пить. Не хватало еще на наркоту какую нибудь подсесть.

Достал бутылку с самогоном и полив его на тряпчку стал обтирать кровь вокруг ранки. Затем, немного поколебавшись, плеснул самогончику на рану и заприплясывал, зашипел сквозь зубы. Больно блин!

— Чего скалитесь? Бандерлоги! — Зло бросил я, когда боль немного утихла и обратил внимание на улыбающихся пацанов.

— Ты че Немтырь приплясываешь? Больно что-ли? — Ухмыляясь спросил Архипка.

— Нет блин — щикотно!

— Немтырь, а бандерлоги кто это? — Антоха как всегда был неподражаемо любознателен.

— Бандерлоги…? — Вот блин! Придется пацанам еще и сказку про Маугли рассказывать. Интересно написал ее Киплинг или еще нет? А может нет в этом мире такого писателя. Надорвался поди, таща «бремя белого человека». Где бы узнать?

— Ладно пацаны, расскажу потом про бандерлогов, а пока помогите мне перевязать болячку.

Перевязавшись с помощью пацанов, надел свою старую рубашку и осмотрел свой новый сюртучок. Блин похоже тоже на выброс. Мало того, что запачкан просочившейся кровью, так еще и порезан в двух местах. Можно конечно отстирать и зашить, но пиджачок-то мне нужен для понтов, ну, то есть, для представительства в интелегентных кругах, а стираный и заштопанный он сразу теряет всякую ценность. Придется снова к Абраму Хайкину обращаться. Вытащил из кармана бумажник реквизированный у Голована пересчитал банкноты. Двести сорок три рубля. Не хило. А ведь еще две пачки денежек, завернутые в остатки рубашки, на лавке лежат. Одну пачку, не считая, бросил в рюкзак. Во второй оказалось три тысячи рубликов ассигнациями разного достоинства. Пацаны открыв рот смотрели на деньги. Наконец Платоха спросил:

— Немтырь? Откуда это у тебя?

— Не у меня, друг Платон, а у нас. У нас! Поняли?

— Поняли… — Не уверенно пробормотал Платошка.

Антоха молча кивнул головой, но смотрел, то на меня, то на деньги совершенно обалдело. Мда! Этот момент я как-то упустил.

— В общем так пацаны! Те утырки, что вчера меня, чуть за камушки не порезали, работали на Голована, ну того мужика к которому мы сегодня ходили. Он у них главный. Был. Его эти денежки. Он видно удрать намылился, а тут мы. Хотел я его кой о чем пораспрашивать, а он взял да помер. Удар его хватил. Вон хоть у Архипки с Митькой спросите.

— Об чем ты его хотел спрашивать? — Потребовал подробностей Антоха.

— Много об чем. Этот Голован, похоже главный бандит в Барнауле. Они тут диких старателей потрошат. Мужики, что тихонько золото моют, иногда обращаются к ювелиру, чтобы в тайне от властей за золотишко денежки получить. А тот их Головану сдает. Бандиты, что на Голована работают, золотничничков выслеживают, золото у них отбирают, а самих режут, да трупы в реке топят.

— Врешь поди?

— Нет Антоха не вру. Те вчерашние сознались, что по крайней мере троих золотничников они ограбили и убили. А кроме того у этого Голована еще одна шайка была, которая в тайге старателей, что золото тайно моют выслеживала. Выследят, золото отнимут и убьют, чтоб те никому не рассказали. Вон у Архипка отца они убили.

Пацаны посмотрели на опустившего голову Архипку:

— Правда што-ли?

Архипка кивнул и отвернулся. Антоха торопясь проговорил:

— Так надо в полицию идти. Сказать про варнаков.

— А вот в полицию нам идти ни в коем случае нельзя! Голован там кому-то денежки платил и на его преступления в полиции глаза закрывали. Так что пойдешь в полицию, а там этот гад прикормленный тебя бандитам сдаст. И тебя потом никто не найдет. Пойдешь рыбам на корм.

— И че теперь делать?

— А мы уже сделали все. Голован помер. А те вчерашние утырки друг друга перебили. Не верите? Вон у Митьки спросите. Митька подтверди.

Митька, очистив горшок от каши, пил из деревянной чашки квас и, оторвавшись, покивал головой. Получив подтверждение, Аноха с Платошкой уставились на меня.

— Не берите в голову пацаны. Но рассказывать никому ничего не надо. Будете болтать сами сгинете и нас всех подставите. Понятно?

— Ты че Немтырь! Поняли мы, чай не дети. Правда же Антоха?

Тот энергично закивал головой, соглашаясь.

— Ну и ладушки. Завтра пойдем на базар подарки покупать.

— Подарки? Кому подарки? — Заинтересовался Антоха.

— А кому хочешь хоть родным, хоть невесте.

— Ты че Немтырь какой невесте?

— Что нет невесты? Ну так матери с отцом да братьям с сестрами чего нибудь купите порадуйте родню. Ладно! Подарки завтра, а сейчас расскажу вам про бандерлогов.

Поздним вечером, когда пацаны, послушали сказку про Маугли и немного пообижавшись, на то что я их обозвал бандерлогами, улеглись спать, я уснуть не мог и все пытался понять почему мне нисколько не жалко всех тех утырков, которых прибил. В той жизни мне как-то никого убивать не пришлось, даже более того случись со мной там, что либо подобное, то совершенно не уверен, чтобы я смог так вполне хладнокроно когонибудь прикончить. А если и смог бы такое сделать, то наверное очень сильно страдал бы душевно. Здесь же, лично отправив на тот свет почти десяток пусть не самых лучших представителей рода человеческого, нисколько не страдал, а даже испытывал некое удовлетворение от содеянного. Уж не маньячила ли я? Подумав решил, нет не маньяк, потому как никакого удовольствия от убийства я не