Шрифт:
Закладка:
Федералисты были ошеломлены. "Как... права народа могут требовать свободы произносить неправду?" - спрашивали они. "Как может быть правильным делать неправду?"100 Ни тогда, ни позже ответить на этот вопрос было нелегко. "Истина, - говорили федералисты, - имеет только одну сторону, и прислушиваться к заблуждениям и лжи - действительно странный путь к познанию истины". Любое представление о множественности и вариативности истин породило бы "всеобщую неопределенность, всеобщее страдание" и "пустило бы под откос всю мораль". Людям необходимо было знать "критерий, по которому мы можем с уверенностью определить, кто прав, а кто виноват".101
Большинство республиканцев считали, что не могут полностью отрицать возможность правды и лжи в политических убеждениях, и поэтому они опирались на непрочное различие между принципами и мнениями, разработанное Джефферсоном в его первой инаугурационной речи. Принципы, казалось, были твердыми и неподвижными, а мнения - мягкими и изменчивыми; поэтому, говорил Джефферсон, "любое различие во мнениях не является различием в принципах". Подразумевалось, как предположил Бенджамин Раш, что индивидуальные мнения не имеют такого значения, как в прошлом, и по этой причине таким индивидуальным мнениям может быть позволено самое свободное выражение.102
В конечном счете, такие различия стали понятны благодаря предположению республиканцев о том, что мнения о политике больше не являются монополией образованных и аристократических кругов. Не только истинные, ложные и даже злобные мнения должны быть одинаково терпимы, но и каждый человек в обществе должен иметь равные возможности для их выражения. Искренность и честность, утверждали республиканские полемисты, были гораздо важнее для формулирования окончательной политической истины, чем образованность и вычурные слова, которые часто использовались для обмана и диссимуляции. Истина на самом деле была творением многих голосов и многих умов, ни один из которых не был важнее другого и каждый из которых вносил свой отдельный и одинаково значимый вклад в целое. Одиночные мнения отдельных людей теперь могли иметь меньшее значение, но в своей статистической совокупности они теперь складывались в нечто гораздо более значительное, чем когда-либо существовавшее прежде, в нечто, что нью-йоркский республиканец Тунис Уортман назвал "чрезвычайно сложным термином "общественное мнение"".103
Поскольку американское общество не было той органической иерархией с "интеллектуальным единством", к которой стремились федералисты, общественное мнение в Америке, утверждал Уортман, самый артистичный из новых республиканских либертарианцев, не могло больше быть следствием интеллектуального лидерства нескольких ученых джентльменов. Общее общественное мнение - это просто "совокупность индивидуальных чувств", совокупный продукт множества умов, думающих и размышляющих независимо друг от друга, передающих свои идеи разными способами, в результате чего мнения сталкиваются и смешиваются друг с другом, уточняются и корректируются, что приводит к "окончательному триумфу Истины". Такому продукту, такому общественному мнению, можно доверять, потому что у него столько источников, столько голосов и умов, все они взаимодействуют, и ни один привилегированный человек или группа не могут манипулировать или доминировать над целым.104 Подобно примеру религиозного разнообразия в Америке, к которому многие прибегали для объяснения своей новой уверенности в общественном мнении, отдельные мнения, которым позволялось свободно циркулировать, в силу своей непохожести выступали, по словам Джефферсона, в роли "цензора" друг над другом и обществом, выполняя ту роль, которую древние и августейшие англичане начала XVIII века ожидали от героических личностей и поэтов-сатириков.105
Эта обширная, безличная и демократическая идея общественного мнения вскоре стала доминировать во всей американской интеллектуальной жизни. Во всех начинаниях - будь то искусство, язык, медицина или политика - знатоки, профессора, доктора и государственные деятели должны были уступать перед силой коллективного мнения народа. Эта концепция общественного мнения, - с отвращением говорил федералист Теодор Седжвик, - "из всех вещей наиболее разрушительна для личной независимости и того веса характера, которым должен обладать великий человек".106 Но неважно, это было мнение народа, и ему можно было доверять, потому что никто его не контролировал и каждый вносил в него свой вклад. "Общественное мнение, - говорил профессор Гарвардского университета Сэмюэл Уильямс, - будет гораздо ближе к истине, чем рассуждения и изыскания спекулянтов и заинтересованных лиц". Даже в вопросах художественного вкуса, заявил Джозеф Хопкинсон перед Пенсильванской академией изящных искусств в 1810 году, "общественное мнение в большем количестве случаев одерживало верх над критиками и знатоками". Конечно, федералисты предупреждали, что правительство, зависящее исключительно от общественного мнения, - это простая "демократия", в которой "мнение меняется под влиянием любого каприза".107 Но пути назад уже не было. Ни в одной стране мира общественное мнение не становилось более влиятельным и могущественным, чем во все более демократической Америке.
ПОСЛЕ ЭТОЙ БЕЗУСЛОВНОЙ ДЕМОКРАТИИ федералисты больше никогда не смогли собрать такую силу на выборах, как в 1790-х. На выборах 1802 года республиканцы увеличили свою силу в Конгрессе. В 1804 году федералисты выдвинули на пост президента Чарльза Козуорта Пинкни, известного под именем XYZ, но он смог набрать лишь 14 голосов выборщиков против 162 голосов Джефферсона. Джефферсон получил голоса избирателей всех штатов, кроме Коннектикута и Делавэра и двух голосов Мэриленда. Даже Массачусетс отдал предпочтение Джефферсону. В 1808 году Пинкни добился большего - 47 против 122 голосов выборщиков у Мэдисона. Хотя федералисты продолжали выдвигать кандидатов в президенты вплоть до выборов 1816 года, их электоральная сила была постоянно слабой и ограничивалась Новой Англией. Но даже в их оплоте - Новой Англии - начали появляться трещины. Республиканцы начали побеждать на местных выборах , и к 1807 году в Массачусетсе было больше республиканцев, чем конгрессменов-федералистов.
Партия медленно угасала. Она была слишком запятнана аристократией и сектантством Новой Англии, чтобы продолжать существовать как национальная партия. В новых западных штатах она практически исчезла. Один республиканец сообщал из Огайо после выборов 1804 года, что федералисты "уменьшились до такого незначительного числа, что они вообще молчат о политике".108 Поэтому многие дворяне-федералисты переключились с партийной политики на создание гражданских институтов, способных влиять на культуру - частных библиотек, литературных и исторических обществ, художественных академий и профессиональных ассоциаций. К 1820 году их партия стала слишком слабой даже для того, чтобы выдвинуть кандидата в президенты, хотя культурный авторитет федералистов, особенно в Новой Англии, значительно вырос109.109
Поначалу республиканцы были удивительно едины. В 1804 году республиканская фракция в конгрессе выдвинула Джефферсона в президенты, а шестидесятисемилетнего Джорджа Клинтона из Нью-Йорка - в вице-президенты; никто на собрании не поддержал вице-президента Берра. К 1808 году партия столкнулась с тремя кандидатами на пост президента - государственным секретарем Мэдисоном, который, как предполагалось, пользовался поддержкой Джефферсона,
