Чантуриа были абрагами — об этом знали все.

— Каких Чантуриа? — ответил Туташхиа.

— Разбойников.

— Нет. Не знаю.

— Знаете, знаете! — стал уверять полковник. — Расскажите, какие у вас отношения?

— Да не знаю я их! — уперся Туташхиа.

Тоже был упрямым и пройдошистым, не меньше, чем Сахнов. Битых полчаса один твердил — знаете, а другой повторял — не знаю. А я все заносил в протокол, что поделаешь, если должность у тебя такая. Ну, полковник, конечно, ничего не добился и замолчал. А подумав, сказал:

— Хорошо. Потом поговорим об этом. А теперь послушайте, что я вам скажу. По милости наместника вам были прощены вес преступления, которые вы совершили прежде. Это, конечно, так. Но документ ваш теряет силу после того, как вы провинитесь хоть в чем-нибудь потом. И тогда вас будут судить за все преступления, а их так много, что дело ваше нельзя вместить в самую толстую папку. Виселица — единственное, что вас ждет. Знаете ли вы об этом?

Туташхиа не отвечал.

— Достаточно доказать, что существует преступная связь между вами и братьями Чантуриа, — и ваша жизнь закончится на виселице.

— Не знаю я их, — в который раз повторил Туташхиа.

Полковник покачал головой, как будто сожалея об его упорстве, и, повернувшись ко мне, приказал:

— Повторить!

Снова я вызвал своих полицейских.

— Напрасно все это, — сказал Туташхиа, — ничего вы все равно не добьетесь.

— Добьемся, добьемся, — повторил полковник. — Приступайте!

— Килиа! — обратился ко мне Туташхиа по-мегрельски. — Полковник твой, как видишь, умом не блещет, по глупости, смотри, втянет тебя в историю. Братья Чантуриа, я вижу, тут ни при чем. Чего он хочет? Пусть скажет прямо, нечего со мной в жмурки играть, понимаешь ты это?

— Всыпьте ему как следует! — крикнул Сахнов, а сам поманил меня пальцем, требуя, чтобы я перевел ему то, что сказал Туташхиа.

В это время опять засвистели розги. Но Сахнову, видно, не понравилось, как работают мои полицейские. Он вскочил со своего места, вырвал розги из рук Габисониа и взялся за дело сам. Ух-х-х! Пошло дело! Сек, пока не устал. Туташхиа не шевельнулся. Полковник перевел дух и опустился в кресло, заставив повторить еще раз, что сказал мне Туташхиа. Потом жестом выпроводил полицейских из комнаты и снова погрузился в раздумья. Долго так сидел, будто голову над чем-то ломал. Даже глаза прикрыл руками. Я уже подумал, грешный человек, не задремал ли мой полковник. А Дата Туташхиа на боку лежал и смотрел на него так, словно спрашивал: какую еще глупость выкинут два этих болвана?

И что же вы думаете — как в воду глядел! Мы выкинули, конечно, еще одну глупость.

— Садитесь! — раздался голос полковника. — Сюда, — он указал рукой на стул.

Туташхиа поднялся лениво, с таким видом, будто ему гораздо приятнее лежать и получать розги.

— Значит, вы не знаете Чантуриа?

— Нет, не знаю.

— Допустим, что это так. Но нам совсем не нужно, чтобы вы их знали. Ведь вы могли бы, скажем, с ними познакомиться?

— Мог бы. Но не испытываю в этом никакой потребности.

— Это не имеет значения. Главное, что это нужно нам. А вам нужна свобода и собственный дом. Не так ли?

Туташхиа только пожал плечами: дескать, не знаю, что мне нужно.

— Помогите нам арестовать или убить братьев Чантуриа. Или сами убейте их. Тогда вам не будут грозить неприятности, и виселица в том числе.

Туташхиа громко расхохотался, обрадовался, проклятый, что заставил полковника открыть свою цель.

А тот сказанул тоже, виселица у него — неприятность.

— Ничего из этого не выйдет, господин полковник, — не торопясь, ответил Туташхиа.

— Выйдет, выйдет, — опять заладил свое Сахнов.

Второго такого упрямца я не встречал нигде. Выйдет! И все тут… Голову на отсечение даю, что Туташхиа за такое дело браться не будет. А если бы и взялся, так Чантуриа не хуже, чем Дата, стрелять умеют и соображают тоже не хуже него.

— Откуда у вас такая уверенность, господин полковник? — спросил в тот момент Туташхиа.

— Всыпьте ему десять розог, — обратился ко мне Сахнов. — А потом я объясню, откуда.

И опять полицейские ввалились с розгами, и все началось сначала. Старались они не шибко, и все же — розги есть розги, да и порция какая.

Полицейские ушли, закончив свое дело. Сахнов приказал Дате сесть на стул.

— Теперь послушайте, что я скажу, — Сахнов, собираясь с мыслями, подал мне знак, что дальше записывать не нужно. И повернулся к Дате — Разве вы не понимаете, что люди раскусили вас, наконец. И если раньше они были вашими пособниками, то теперь стали вашими врагами. А дети тех людей, которых вы грабили и убивали, теперь, ставши взрослыми, не упустят случая пустить вам пулю в лоб из-за угла.

— Но это ложь! Я никому не принес вреда, никогда не совершал злых поступков и ни в одном убийстве не был грешен!

— Кто вам поверит! — закричал Сахнов и стал валить в одну кучу все, что мы в свое время пораспускали через своих людей и что народ еще от себя добавил. В Луци он, — все знают, — вырезал целую семью Тодуа, в Мартвили убил двух разбойников — Медзвелиа и Гомелагдиа, а в другом месте изнасиловал четырех девиц… Сейчас и не вспомню всего, что он наговорил.

— Все это ложь, — сказал Туташхиа, — я знаю сам, что говорят. Но ничего похожего на правду тут нет.

Сахнов встретил хохотом эти слова:

— Бедненький! Как, оказывается, тебя оклеветали! Что там говорить, до трех часов ночи тянулась эта канитель. Дата Туташхиа, приметил я, начал как будто поддаваться уговорам, делался более сговорчивым и мягким. Но я-то видел, хитрил, сукин сын, ох, хитрил!

А Сахнов продолжал твердить одно и то же:

— В тяжелое положение вы попали, очень тяжелое, — говорил он. — Ведь самые преданные друзья отвернулись от вас, не так ли? Они отказались помочь и приютить вас. Я знаю об этом прекрасно. Теперь вы один, и вам негде преклонить голову. Вы обречены, можете мне поверить. Если вы останетесь на свободе, вас все равно убьют ваши враги из мести. А мы не имеем права потворствовать убийству и преступлению, к которым привело бы ваше освобождение. Следовательно, мы не имеем права вас освободить. А если мы не имеем права вас освободить, значит, мы должны судить вас за преступления. И результат один — виселица. Вы должны понять, что у вас есть один только выход — поступить на службу к нам. Эта служба принесет вам неприкосновенность, и враги ваши не осмелятся даже дотронуться до вас. Они хорошо