Шрифт:
Закладка:
роля сибирских писателей»,— кровавыми буквами извещал плакат.
Увидев в кольце любопытных самого Антона Сорокина, поэт стал пробираться к нему. Агент из военного полевого контроля строго спрашивал, для чего Сорокин вывесил свои портреты.
— А почему повсюду портреты какого-то навозника? Я живу здесь двадцать лет и только что полез на забор, а навозник уже все стены запакостил...
— Это кто же навозник?
— Да хотя бы и ты. Навезли вас со всей России— значит, навозники...
Озадаченный агент начал срывать портреты.
— Ну и свобода, ну и равенство! — насмешливо приговаривал Сорокин, и серое, чахоточное лицо его просияло-.
— Пошли в управление контроля, там тебе покажут свободу, научат равенству,— сказал агент.
— Оставьте его в покое! — крикнул Маслов. — Привет Антону Сорокину!
Агент знал, что Маслов из ближайшего окружения адмирала, и, козырнув поэту, отошел. Толпа распалась.
— Ты куда? — спросил Сорокин.
— В «Летучую мышь» пойдем?
— Что станем делать?
— Пить вино, читать стихи.
Кабачок омской богемы находился в полуподвале, на редкость мрачном и скучном, и все же его любили поэты, певички, артисты. В «Летучую мышь» заглядывали дамы великосветского общества, офицеры, банкиры, филеры, здесь гуляли чехи, англичане, французы, японцы. Тайно торговали кокаином, опиумом, золотой валютой, женским телом.
Маслов и Сорокин заняли столик у маленькой сцены. Освещаемые колеблющимся дымным светом свечей, они пили скверное вино, спорили о поэзии, осыпали друг друга колкостями и как никто здесь нуждались друг в друге.
— У тебя не хватает раскованной дерзости, ты чересчур уважаешь авторитеты, — издевался Антон Сорокин. — Твой талант направлен к одной цели — как бы не обсказаться смелым словечком. Ты всегда будешь второстепенным поэтом третьего ряда.
— А тебе хочется жить в состоянии дикой свободы? Вот у тебя избыток бесцеремонности и демагогии, это ставит двою поэзию на уровень злобы дня,— возражал Маслов.
— То-то, что злобы дня! Стихи должны бить, как в морду подкова. За дешевую демагогию верховный загоняет в каталажку, на каждое честное слово надевает намордник. — Сорокин сдвинул на кончик облуиленного носа очки, и глаза — черные, матового блеска, дьявольской глубины,— скользнули по Маслову." — В Колчаковии ложь стала необходимостью, правда опас-
10 А. Алдан-Семенов
нее революции, не потому ли вы устраиваете спектакли с виселицами на всех площадях Сибири?
К п Ч п™° Л м ТИКа Не ™ Ма ДЛЯ поэтачес ™х бесед,—миролюбиво возразил Маслов. — И нельзя не верить в авторитеты
— Самые передовые идеи стареют, самые великие авторитеты умирают. «Все подвергай сомнению»,—советовал Маркс Я следую его совету. р
— Ты сказал о наморднике на честное слово, Антон Нѵ что ^амордниГ ° береГает нас самих от себя > только 11 всего. А ты —
Развитие мысли за всю историю человечества в глазах цензоров выглядело как ересь,— усмехнулся Антон Сорокин —> Іолько такие поэты, как ты, не боятся цензуры. Чего бояться блеска там, где ничего не блещет.
В кабачке пошумливали опьяневшие прапорщики, взвизги-
вс а пых Д „ѵТп НаЧИНаЛИ затейливые споры чехи. На Р дощатой сцене вспыхнул огонь, появились и сели у костра четыре одетых в
отрепья человека. Это был знаменитый в Сибири ансамбль
лит°о Я попи и ЧеТЫРе баСЗ ГрЯІ,улІ,: « Б РОДяга к Байкалу подхо-Д Антпо Д г ЧТ0 ' Т0 поет>> — и кабачок словно продуло ветром.
Антон Сорокин не сводил взгляда с темных, как бы высечен-ных из мрака певцов. Каторжная песня была для него родной и нетленной и вызывала тоскливую любовь к Сибири.
Маслов, прикрыв веки, тоже слушал песню. Кабак словно наполнился светлым туманом, кедры и сосны, и вершины хреб-
Г; т п баИКаЛЬСКИ м ВОДЫ возникали из него, как из сна. Н а Р К а-кие-то мгновения Маслов унесся в будущее, неясное, как туман.
гп° тумана п Р 0СТ Упали только выразительные глаза У Антона Сорокина да его сухой, страдальческий рот.
доѵГ д^ѵ П га ЭТ Няг СТ п Ь я^ ЩИЙ ЯЗЫК С П Р И Р° Д0Й > но мы не понимаем друг друга. Нас разъединяет политика, отталкивают идеи грустно сказал Антон Сорокин.
Не хочу я сйорить, потому что ты все переводишь в плоскость политики. Меня же интересует одна литеІГура Она словно Тихии океан с его бесчисленными островами неоглядна’ Мои остров — лирическая поэзия. Р ’ не ? глядна -
— Тогда читай стихи.
Маслов отбросил со лба желтые волосы, в глазах сизых и узких, зажглось отражение свечи. ’
Мы носим воду в декапот Под дикой пулеметной травлей. Вы рассказали анекдот Об императоре, о Павле,
Не правда ль, странный разговор В лесу, под пулемётным лаем? Мы разошлись и не узнали — Живет ли каждый до сих пор,
Но нас одна и та же связь С минувшим непрестанно вяжет...
А кто о нашей смерти, князь,
С тоской грядущему расскажет?
От мира затворясь упрямо,
Как от чудовищной зимы,
Трагичный вызов Вальсингама,
Целуясь, повторяем мы.
Ведь завтра тот, кто был так молод,
Был всеми славлен и любим,
Штыком отточенным проколот,
Свой мозг оставит мостовым...
— Последние строчки .словно удар ножа. Ты, Маслов, все же поэт, и это роднит нас, хотя наши профессии исключают всякое духовное родство. Ты — официальный убийца в мундире, я — мирный счетовод. Но я говорю тебе — жизнь убить невозможно...
— Брось, Антон,— попросил, морщась, Маслов...— Я устал от пушечного грома и револьверного лая. Я хочу тишины. И еще тоскую по будничной мудрости жизни. — Подвижные брови Маслова напряглись, ноздри раздулись; он смотрел, не отрываясь, в иссушенное лицо Антона Сорокина, словно ждал от него неведомых истин.
— Поэты ищут краски и запахи, что придают жизни аромат и вкус. Поэтов всегда волнуют трепетные поиски истины. Любви! Счастья! Счастье заключено в поисках
