распространение и в виде идей о бессмертии души и воздаянии, об аскетической морали, о провидении был воспринят религиями эллинистическо-римского периода, особенно наиболее массовой религией – христианством.

Философия стоиков типична для периода упадка древнегреческого общества не только тем, что она выдвинула на первый план проблему совершенства индивидуума и постепенно отошла от великих задач философии классического периода, но и тем, к а к она решала поставленную проблему. В то время как классическая философия на очень скромной научной базе, значительно расширенной лишь Аристотелем, сумела дать ряд стройных философских систем, оплодотворивших философскую мысль последующих тысячелетий, стоики, имея богатое наследие прошлого и располагая значительными естественно-научными достижениями своего времени, в конце концов опустились до фидеизма, до веры в богов, в оракулы и сновидения, применяя для своего оправдания самую ухищренную софистику. В этике стоиков звучит еще отголосок прежнего идеала καλοκἀγαθία – идеала совершенного прекрасного мужа, который и на атлетических состязаниях, и в народном собрании, и на войне, и в театре являет образец мужественного, сильного, уверенного в себе гражданина. Но исчезли условия, в которых была возможна – хотя бы теоретически – реализация этого идеала. Поэтому мораль стоиков импонировала, но не могла стать нормой поведения даже для самих теоретиков и руководителей школы. В поисках популярности стоики все больше приноравливались к религиозным предрассудкам масс; от этого их философия потеряла свое лицо, не став, однако, массовой; даже в вульгаризированной форме философия не могла в то время стать массовой идеологией, и стоицизм не мог противостоять тому массовому движению, которое нашло свое выражение в христианстве.

Одним из выражений упадка античной философии был скептицизм, или пирронизм (по имени наиболее выдающегося представителя этого направления – Пиррона, жившего приблизительно в 360–270 гг.). И в предшествующей философии ставился вопрос о достоверности познания, но критика способности суждения имела целью поиски и нахождение критерия истины. Скептики отрицали самую возможность существования критерия истины; не сумев не только разрешить, но и поставить вопрос о соотношении между относительной и абсолютной истиной, они принципиально отказывались вообще от суждения и занимались лишь критикой. Ближайший ученик Пиррона Тимон Флиунтский, в отличие от ничего не писавшего учителя, составил много пародий в прозе и в стихах на виднейших древних философов.

Пиррон ничего не считал ни прекрасным, ни дурным, ни справедливым, ни несправедливым; все условно, люди поступают так или иначе только в силу обычая или закона; ни о чем нельзя утверждать, что оно скорее то, чем это. Скептики говорили: «Мы ничего не определяем». Они доходили до сомнения в самом скептицизме: само положение, что «ничто не может быть с большим правом признано существующим, чем не существующим», в свою очередь не может быть с большим правом принято, чем отвергнуто. Спорить с таким скептицизмом бесполезно, да он и не добивается истины; его цель – наилучшим образом устроить свою жизнь. Тимон говорил: кто стремится к блаженству, должен обратить внимание на три пункта: во-первых, что представляют собой вещи; во-вторых, как надо нам к ним относиться; в-третьих, каков результат нашего отношения к вещам. На первый вопрос Тимон вместе с Пирроном отвечает, что все безразлично, что ни чувства, ни разум не дают ни истины, ни обмана. Поэтому надо в о з -дер жи в ать ся от суждения. Конечно, говорили скептики, «мы знаем, что теперь день, что мы живем и многое другое; но в то время как догматики уверенно утверждают на основании рассуждения, мы воздерживаемся, считая все неясным; мы знаем только наши ощущения, мы признаем, что видим и мыслим, но не знаем, как мы видим и как мыслим… Я не утверждаю, что мед сладок, но признаю, что он мне кажется сладким». Кто сумел стать на позицию ἐποχή, воздержания от суждения, тот достигает тем самым атараксии, безмятежности; ведь раз нет ни дурного, ни хорошего, ни красивого, ни бездарного и т. д., то нет и основания для тревоги. Правда, кой-какие неприятности навязываются и скептику – ведь он испытывает холод, голод и т. п. Но эти неприятности он воспринимает слабее; в то время как не-философ, кроме боли, страдает еще от сознания, что боль это несчастье, у философа этого сознания нет, и страдает он меньше. Таким образом, скептик видит идеал в атараксии по отношению к иллюзорному миру и в ослаблении навязываемых ему аффектов. Скептики, – читаем мы в «Немецкой идеологии», – сводили «теоретическое отношение людей к вещам… к видимости, а на практике все оставили по-старому, сообразуясь с этой видимостью точно так же, как другие сообразуются с действительностью; они только переменили название»[216].

Близки к доктрине скептиков были представители так называемой Средней или Новой академии. Средняя академия представлена одним Аркесилаем, но он по существу зачинатель Новой академии.

Аркесилай (глава Академии приблизительно с 276 до 241 г.), говорят, до такой степени считал недопустимыми категорические суждения, что ничего не писал, а вел лишь устные беседы; обладая необычайным даром слова, он старался не столько доказать свое мнение, сколько опровергнуть мнение противника. Особенно ополчилась Новая академия против стоиков; опровержение стоиков составляло главное содержание ее философской деятельности, и Карнеад, виднейший представитель Академии (приблизительно 215–124 гг.), перефразируя известное изречение о Хрисиппе, говорил о себе: «Если бы не было Хрисиппа, не было бы меня». Академики выступали против догматизма стоиков и их критика была убедительна; но они потеряли чутье к диалектике и потому не сумели построить положительное мировоззрение; догматике и метафизике следовало противопоставить диалектику, но академики могли предъявить лишь бесплодный скепсис.

Аркесилай указывал, что «каталептическое суждение», в котором стоики видели критерий истины, само нуждается в подтверждении. Стоики различают знание (истину) и мнение (ложное); истина познается путем каталептического суждения; но ведь все зависит от того, у к о г о это суждение появилось: если у мудреца, оно – знание; если у глупца, оно – мнение; таким образом, каталептическое суждение само требует критерия, которого не найти. Поэтому ничего не следует утверждать – ведь ничего нельзя знать, все субъективно, чувство очевидности не гарантирует достоверности воспринимаемого. Аркесилай все же находит возможным в практической жизни руководствоваться в е р о я т н ы м (εὔλογον) для правильной жизни и для достижения счастья.

Карнеад выступал не только против стоического, но и всякого критерия истины; ни разум, ни чувство, ни воображение не могут служить опорой при установлении истины; каждому положению, которое кажется истинным, можно противопоставить противоречащее ему другое, которое тоже кажется истинным. И разум, и понятия, и «каталептические» суждения в конечном счете связаны с ощущением, ложность