Шрифт:
Закладка:
Пока иностранцы приноравливались в крымской зиме, в Севастополе страдали от безначалия. Фактически после гибели Корнилова обороной руководил Нахимов, но командиром порта и военным губернатором города по-прежнему оставался вице-адмирал М. Н. Станюкович. Все ждали назначения Нахимова, однако, писал племянник Нахимова, «князь не позволяет объявлять это приказом; назначение его выходит неофициальное, и оттого слушает его и исполняет приказание только тот, кто хочет»326. В то же время Меншиков нередко посылал приказания Нахимову в обход Станюковича и даже предупреждал, «чтобы Станюкович ничего не знал». Так, перед Инкерманским сражением он поручил Нахимову устройство моста через Чёрную речку втайне от начальника порта. Такой оригинальный способ управления добавлял и без того сложной обстановке ненужной нервозности.
Меншиков относился к Нахимову свысока, не любил его, считая, что тот, кроме своего морского дела, более ничего не знает и ни в чём не разбирается. Он и прозвище дал Нахимову соответствующее — «боцман», приговаривая: «Ему бы всё канаты смолить». Высокомерие и злословие князя были известны, не дай бог попасть ему на язык. Так, министра финансов Е. Ф. Канкрина, проводившего в 1839—1843 годах денежную реформу, он называл «фокусником»: «...он держит в правой руке золото, в левой — платину: дунет в правую — ассигнации, плюнет в левую — облигации». Министра государственных имуществ П. Д. Киселёва Меншиков советовал государю отправить на Кавказ для усмирения горцев: «Если нужно кого разорить, то лучше всего послать графа Киселёва, после государственных крестьян семь аулов разорить — ему ничего не стоит».
Его шутки были на слуху, их пересказывали в петербургских салонах как анекдоты. Однако в Севастополе князь шутить перестал. После окончания войны и подписания Парижского договора, по которому Россия утратила право иметь военный флот и крепости на Чёрном море и потеряла устье Дуная, на его счёт едко пошутил генерал А. П. Ермолов, который тоже за словом в карман не лез.
— Давно мы с тобой не виделись! — приветствовал Меншиков Ермолова при встрече. — С тех пор много воды утекло!
— Да, князь! Правда, что много воды утекло! Даже Дунай уплыл от нас! — отвечал Ермолов.
К Новому году Меншиков решил представить Нахимова к награде. В рапорте на имя великого князя Константина Николаевича он отмечал, что Нахимов «одушевлял войска непрестанным своим присутствием всюду, где опасность, подавая собой пример мужественного хладнокровия при исполнении священного долга», и предлагал наградить его орденом Белого орла.
В России существовала определённая иерархия наград; как правило, старший орден получали после младшего.
Каждый подвиг Нахимова был отмечен: за кругосветное плавание он получил орден Святого Владимира 4-й степени, за Наваринское сражение — орден Святого Георгия 4-й степени, за службу на кавказском побережье — орден Святого Владимира 2-й степени, за Синоп — орден Святого Георгия 2-й степени, который всегда носил на шее. Следующим по старшинству шли ордена Белого орла, Александра Невского, Святого Владимира 1-й степени и Святого Георгия 1-й степени и высшая награда Российской империи — орден Святого Андрея Первозванного.
«Награда Белым орлом, мало сказать удивила, но оскорбила всех, видевших действия П[авла] Степановича, — писал Воеводский Рейнеке, — зато ни один человек не позволил себе поздравить его». Почему оскорбились севастопольцы? Орден Белого орла был старейшим польским орденом, им были награждены Пётр I и некоторые его сподвижники во время Северной войны. После подавления восстания поляков (1830—1831) и ликвидации польской автономии орден сохранился, но изменился его внешний вид: теперь на нём изображался российский двуглавый орёл под красной российской короной, на груди которого располагался красный мальтийский крест, а поверх него — белый одноглавый орёл.
Несмотря на изменившийся внешний вид ордена, в России его по-прежнему воспринимали польским. Отношение к полякам известно: многие из них после подавления восстания бежали во Францию, где приложили немало усилий к разжиганию русофобских настроений в Европе, призывали «цивилизованное общество» разгромить «варварскую Россию», якобы угрожавшую всему миру.
Все ждали для Нахимова ордена Святого Владимира или Святого Георгия 1-й степени. Обе награды были высокими, но если первый орден давали чаще штатским лицам, то второй — лишь военным. Этот орден был очень почётен, за всё время его существования им наградили лишь 25 человек, в то время как высшей наградой Российской империи — орденом Святого Андрея Первозванного — более тысячи. Кто, если не Нахимов, заслужил такую награду?
Но Меншиков умел, как он говорил, «позолотить пилюлю»: вроде бы наградить не забыл, но и не обрадовал. Неудивительно, что никто Нахимова не поздравлял. Впрочем, сам он это награждение не воспринял как оскорбление — даже наоборот. «Он рад, что его не наградили, как Новосильского, — чересчур щедро. А ещё более был бы он доволен, не получив ничего», — записал Рейнеке в дневнике.
Между тем наступали холода, к которым неприятель оказался не подготовлен. Температура ночью опускалась до нуля, дров не было, кухня не кашеварила, воду не вскипятить. «Есть роты, — жаловались обитатели французского лагеря, — которые уже два дня едят только сухари, натёртые салом!!! Интендантство велело раздать клёпки от бочек в два гектолитра в каждую роту, и вот такой жалкой дозой дров необходимо будет сегодня кипятить восемь котлов!., а завтра?»327 Французские перебежчики говорили, что их обманули — обещали везти в Алжир, а привезли в Севастополь.
Снабжение английской армии тоже оставляло желать лучшего. «На удивление, при наших огромных запасах тёплой одежды сапог и ботинок по-прежнему не хватало, — писали из Севастополя. — В 14-й полк, занятый на работах в Балаклаве и её окрестностях, было отпущено 300 пар сапог, но их подошвы навсегда остались в густой балаклавской глине. Некоторые солдаты целую неделю ходили в сапогах без подошв... ступали босыми ногами по земле, когда термометр показывал 30 градусов (по Фаренгейту; примерно минус один по Цельсию. — Н. П.) — увы, не лучший способ передвижения!»328
В Англии газеты наперебой критиковали лорда Реглана за медлительность и нерешительность, за плохое снабжение и негодную организацию медицинской помощи. Однако
