Шрифт:
Закладка:
Духовный кризис протагониста повести был во многих отношениях микрокосмом духовного кризиса советского атеизма и указывал на более глубокий кризис советской коммунистической идеологии в поздний советский период. Если в 1967 г., когда в Советском Союзе отмечалась пятидесятая годовщина Октябрьской революции, Брежнев все еще произносил речи о том, что Советский Союз движется «к развернутому строительству коммунистического общества», то после 1968 г. советский проект развивался в качественно ином политическом и идеологическом ландшафте794. К 1970‐м гг. те тенденции, которые укрепляли оптимизм советских людей – политическая и культурная либерализация, экономический рост и улучшение материальных условий жизни, научно-техническая революция и покорение космоса, – исчерпали себя. Экономическое развитие достигло своего апогея. Наука, технологии и даже освоение космоса утратили новизну и дух свободы по сравнению с 1961 г., когда Гагарин стал первым человеком, совершившим космический полет, – особенно когда в конце 1960‐х американские астронавты (а не советские космонавты) высадились на Луне. Когда стало ясно, что обещание Хрущева построить коммунизм на протяжении жизни нынешнего поколения не будет выполнено в указанные сроки, идеологический утопизм отступил еще дальше в прошлое и на смену ему пришло идеологическое нездоровье брежневской эпохи.
В этом широком контексте партия все чаще рассматривала отношение советских граждан к религии и атеизму как критический показатель степени их преданности советской коммунистической идеологии. Вооруженная методами социальных наук и результатами социологических исследований, партия располагала теперь более ясным портретом советского общества, чем когда-либо ранее, и обнаружила две особенно тревожные тенденции. Первой из них была растущая индифферентность советской молодежи по отношению к идеологическим и мировоззренческим вопросам в целом и вопросам религии и атеизма в частности. Второй тревожной тенденцией был растущий интерес к религии как части национальной культуры и духовного наследия среди определенных слоев советского общества – во главе этих течений была творческая интеллигенция, но существовала опасность, что они охватят и молодежь. Поскольку партия работала над созданием унифицированного советского общества, состоящего из убежденных атеистов, сознательных коммунистов и преданных своей Родине патриотов, формирование социалистического образа жизни рассматривалось как важнейшее средство преодоления идеологической индифферентности и воспитания атеистических убеждений, особенно в среде советской молодежи. В конце концов – и партия осознавала это с растущей тревогой, – будущее советской коммунистической идеологии зависело от того, сможет ли она воспроизвести себя в следующем поколении.
К концу 1960‐х гг. советская политическая элита не только отступила от идеологического утопизма, но и утратила терпимость по отношению к реформистскому дискурсу в более широком смысле, особенно когда дебаты о смысле и будущем коммунизма стали идти не в замкнутом мирке бюрократических комитетов, а в публичном пространстве. Брежнев ясно обозначил свою нетерпимость к отступлениям от партийно-советской линии в 1968 г., на улицах Праги, когда возглавляемая Советским Союзом вооруженная интервенция положила конец «Пражской весне» – попытке Чехословакии бросить вызов советской идеологической гегемонии и предложить в качестве альтернативы «социализм с человеческим лицом». Но хотя насильственное подавление «Пражской весны» решило первоочередную политическую проблему, упрочив власть Брежнева как в пределах социалистического блока зарубежных стран, так и внутри КПСС, в то же время оно породило новую и, возможно, более сложную дилемму: растущий разрыв между коммунистической идеологией и советским обществом. Разочарование 1968 г. превратило многих оптимистично настроенных реформаторов в разных странах социалистического блока в пессимистически настроенных диссидентов или разуверившихся циников795. Пытаясь предотвратить нежелательные последствия новых политических вызовов и компенсировать утрату прежних ожиданий, партия в деле руководства советским обществом по-прежнему полагалась на идеологию. К тому времени, как в марте 1971 г. Центральный комитет провел XXIV съезд КПСС, партия изобрела новую идеологическую формулу – «развитой социализм»; назначение этой формулы заключалось в том, чтобы возобновить социальный контракт, связавший советских граждан с делом строительства коммунизма, заново подтвердить правильность выбранного партией исторического курса и осмыслить сложные политические, экономические и социальные реалии позднего советского общества796.
Брежнев характеризовал развитой социализм как особую историческую стадию строительства коммунизма, когда внимание все в большей степени смещается на экономические преобразования, необходимые для того, чтобы экономика соответствовала потребительским ожиданиям. Продолжая хрущевскую риторику о том, что коммунизм должен улучшить уровень жизни советских граждан, Брежнев объяснял, что если в первые годы советской власти экономические ресурсы должны были концентрироваться в сфере тяжелой индустрии, поскольку от этого зависело «само существование молодого советского государства», зрелое социалистическое общество должно изменить свои приоритеты и направить экономику к «решению задач, связанных с повышением благосостояния советских людей». Повышение уровня жизни, как отмечал Брежнев, было условием дальнейшего развития, поскольку современное производство зависит от того, «насколько полно могут быть удовлетворены материальные и духовные потребности»797. Поэтому развитой социализм предполагал не только достижение экономических целей, но и развитие личности советских граждан. Для осуществления этого проекта партия вновь подтвердила свою приверженность идее формирования нового советского человека, чья «коммунистическая мораль и мировоззрение утверждаются в постоянной, бескомпромиссной борьбе с пережитками прошлого»798. Вскоре после этого, 16 июля 1971 г., было принято постановление ЦК КПСС «Об усилении атеистического воспитания населения». В нем партийное руководство критиковало членов партии за терпимость к религии и примирение с религиозностью в собственной жизни и поясняло, что партийная критика «административных перегибов» в отношении религиозных объединений и верующих не означает, что партия отказывается от приверженности атеизму. Даже теперь, во время очередной разрядки напряженности в холодной войне, партийное руководство подчеркивало, что как не может быть нейтралитета в идеологической борьбе между социализмом и капитализмом, так не может быть нейтралитета и в религиозном вопросе.
