мы приветствовали мотив гласности. Но те люди, что провозглашали гласность, — Александр Яковлев, его подручные — сами не были пророками демократии, а, наоборот, оказались еще большими цензорами, в чем мы вскоре убедились. […]

Помню, вскоре после начала перестройки на встречах с редакторами, которые еженедельно проводил Яковлев, он давал установки оперативного характера, и чувствовалось, что это уже детерминированные установки: разоблачать, обличать, отвергать. Свобода загонялась в определенные изложницы. Получалось: гласность — для несогласных с советским образом жизни, а кто хочет воспользоваться гласностью для защиты — тот консерватор-ретроград.

Яковлев на этих совещаниях требовал, чтобы мы отправляли своих журналистов «комиссарами» в региональные газеты — в областные, республиканские, чтобы там «разбить лед», «обновить мышление», причем делалось это в приказном порядке. Инициаторы перестройки не допускали, чтобы жизнь развивалась естественным путем, — они стремились ускорять процессы. Началась нездоровая кадровая чехарда. В это время либералы массово получили в свои руки журналы и газеты — они подбирались людьми Яковлева. Это были опекаемые им любимцы, например, главред «Огонька» Виталий Коротич. […]

Само письмо возникло из дискуссии вокруг пьесы «Так победим!» Михаила Шатрова про позднего Ленина. Андреева прислала свои материалы в три газеты: в «Правду», «Советскую культуру» и нам. «Советская культура» была под башмаком Яковлева; чем руководствовались в «Правде», не знаю, но печатать не стали. Я разыскал телефон Андреевой и в конце февраля сказал ей: «Нам ваши заметки понравились, но они разрозненные; если хотите, мы их объединим в один текст и пришлем вам на просмотр». Она сказала, что сама все сделает, и действительно сделала за четыре дня. 9 марта прислала полный текст. Учитывая то, что она так ершисто восприняла мое предложение подредактировать ее текст, я решил послать окончательный вариант ей на согласование с членом нашей редколлегии Владимиром Денисовым, заодно попросил его разузнать, кто она, что собой представляет. Андреева работала преподавателем химии в вузе, Денисову в ректорате дали самую хорошую характеристику.

Был, правда, один подводный камень. Ее муж, историк, заведовал кафедрой в Ленинградском государственном университете (ЛГУ), видимо, он участвовал в составлении письма Нины Александровны, обсуждал его с ней, давал советы. Но самое главное — неподалеку от них жил в свое время будущий секретарь ЦК Вадим Медведев, впоследствии — правая рука Яковлева (кстати, Медведев тоже заведовал кафедрой в ЛГУ). Семьи были знакомы, общались друг с другом. Скорее всего, Нина Андреева произвела на Медведева такое впечатление, что она не может выступить с «манифестом антиперестроечных сил».

Этим, наверное, объясняется брошенная им Горбачеву фраза: «Да не она это написала!» Горбачева понесло, он человек легкомысленный — начал искать, кто это мог написать: помощники Лигачева? Журналисты Чикина? Он был вынужден провести заседание Политбюро с голосованием, потому что со всех сторон его спрашивали: «А как относиться к публикации в „Советской России“?»[228]

В другом интервью Чикин так объяснял появление статьи Н. Андреевой:

К этому времени наиболее объективные и опытные наблюдатели уже начали понимать и говорить о том, что у перестройки как-то сбивается шаг. Я об этом сужу хотя бы по очеркам очень хорошего нашего друга, автора «Советской России» Ивана Васильева. Это честнейший человек, он так был рад перестройке, писал вдохновенные статьи и очерки. Он, главное, хотел пропахать общественную жизнь, партийную работу, он это знал очень близко. И вдруг он начал нам сигналить: что-то происходит не так. Об этом же говорила и почта газеты. Да и на заседаниях ЦК того времени зачастую разные оценки звучали[229].

Нет оснований не верить словам Чикина. Просто он и его оппоненты по-разному видели смысл и конечные цели затеянных перемен. Главный редактор «Советской России», как и член Политбюро Е. К. Лигачев, полагали, что надо любыми способами сохранить партию, очистив ее от коросты, а также существующую политическую систему. Яковлев со товарищи к этому времени были убеждены в необходимости более радикальных демократических перемен.

Но почему именно Лигачев в те мартовские дни оказался одним из главных действующих лиц развернувшейся эпопеи? Тут все просто. Генсек в день публикации статьи находился с визитом в Югославии, а Яковлев как раз 14 марта отбыл в Улан-Батор на совещание секретарей братских коммунистических партий по идеологии.

А. Н. Яковлев в традиционной монгольской юрте. Улан-Батор. 1988. [Из архива С. Метелицы]

Скорее всего, Александр Николаевич познакомился со статьей прямо в день ее выхода. А на следующее утро он спецбортом вылетел из правительственного аэропорта Внуково-2 в Монголию. В самолете спросил члена делегации работника ЦК Виктора Рябова, читал ли тот статью.

— Нет, — простодушно ответил зам. зав. Отделом науки. — А почему вы интересуетесь?

Яковлев только хмыкнул в ответ. Он уже сделал для себя кое-какие выводы.

Из монгольской столицы позвонил в Москву своим помощникам, попросил их промониторить ситуацию на предмет шевеления противников перестройки. Помощники доложили: на родине ничего особенного не происходит, но Лигачев как раз в эти часы собрал руководителей СМИ и ведет с ними директивный разговор.

Вернувшись домой, Яковлев сразу обратил внимание на то, как изменилось поведение партаппаратчиков: их лица посветлели, что-то изменилось и в самой атмосфере цековских коридоров, а вот СМИ притихли, потускнели, перестроечный пыл некоторых изданий угас. Секретари ЦК и члены Политбюро шушукались по своим кабинетам, ждали реакции Горбачева.

А. Н. Яковлев знакомится с экспозицией Монгольского национального исторического музея Улан-Батор. 1988. [Из архива С. Метелицы]

Виктор Лошак, работавший в то время политическим обозревателем «Московских новостей», вспоминает, что дни после публикации статьи были «неделей полного паралича на противоположном политическом фланге» (имеются в виду, конечно же, те силы, которые шли за Горбачевым и Яковлевым): «Писатель Даниил Гранин очень точно это состояние выразил: все почувствовали себя в поезде, который внезапно остановился, а потом поехал назад».

Правда, главный редактор «Московских новостей» Егор Яковлев пошел наперекор лигачевским указаниям и осмелился опубликовать на страницах своей газеты отповедь Нине Андреевой. Еще одним смельчаком оказался Виталий Игнатенко, сделавший то же самое в журнале «Новое время», который он возглавлял. Другие СМИ выжидали. Многие редакторы считали, что дни Яковлева, Коротича и «примкнувшего к ним» Игнатенко сочтены.

В беседе со мной сам Виталий Никитич вспоминал об этом так:

Поскольку и Яковлев, и Горбачев тогда находились в заграничных поездках, посоветоваться было не с кем. Пришлось принимать решение самому. Мне позвонил главред «Московских новостей» Егор Яковлев, наши редакции находились рядом на Пушкинской площади: «Ты как? Будешь