Шрифт:
Закладка:
В чём же заключается феномен философии, которая организует пространство вокруг себя таким образом, что те социальные формации, в которых философии нет, оказываются беспомощными?
На мой взгляд, философия возникла тогда, когда метафизике классического типа – метафизике Большой Традиции – бросили абсолютно реальный и страшный вызов. Это произошло в архаические времена. Под «метафизикой Большой Традиции» я понимаю неартикулированное символическое сознание, тесно связанное с принципом «мудрости», которая по преимуществу не нуждается в слове и в понятийной речи. Этой первоначальной фундаментальной метафизике бросается вызов в виде героического сознания.
Возникает героическое сознание. И оно сразу вступает в глубочайший конфликт с метафизической «мудростью». Через некоторое время после того, как этот вызов был «переварен» метафизической «мудростью», – она отвечает. Отвечает метафизика Большой Традиции некими методологиями, в значительной степени почерпнутыми у героического сознания, но обращёнными на героическое сознание с тем, чтобы его подавить, установить контроль над ним со стороны «мудрости».
Я считаю, что героическое сознание возникает приблизительно в эпоху Моисея, то есть 33 века назад. Напомню, что примерно в это же время имела место Троянская война.
Героическое сознание было предоставлено самому себе в течение нескольких столетий. А контратака на героическое сознание начинается примерно с Вавилонским пленением, которое (приблизительно) совпадает по времени с рождением и деятельностью Фалеса и Пифагора.
Героическое сознание, возникнув, сразу проявляет себя в чётко дискурсивной проекции, то есть обладает сразу неким специально организованным словом. Я не хочу сказать, что мудрость чисто метафизического типа была бессловесна. Она была не артикулирована, но это не значит, что она было бессловесна. Характерным модусом проявления неартикулированной мудрости являются гимны. Наиболее архаические, древние гимны – пеаны, некие формы славословия, которые существуют на грани глоссальности.
Когда же возникает героическое сознание, то словесный ресурс оно преобразует в то, что можно назвать «эпос». Эпическое повествование о подвигах героя – это фундаментальная структура, из которой потом родятся очень многие вещи, которые позже будут заимствованы самой метафизикой, перешедшей в наступление.
Метафизика, переходя в наступление на героическое сознание, создаёт философию. Это определённая форма встречной героическому сознанию артикуляции, в которой фундаментальные посылки героического сознания фальсифицируются и возвращаются назад, но обращаясь уже «наоборот».
Необходимо несколько слов сказать о хаосе.
Понятие хаоса, представление о хаосе, очень тесно связано именно с моментом контрнаступления метафизики на героическое сознание и возникновение наиболее первичных философских импульсов. Некоторые считают, что «хаос» – это производное от греческого слова, означающего «зиять», то есть это некая поглощающая бездна, которая ждёт возможности поглотить. С другой стороны, есть более позднее представление – скажем, у Зенона Стоика, который производит это слово от греческого корня, который означает «литься», то есть связывает хаос с водой. Не с пустой бездной, а с некой неструктурированной стихией.
Так или иначе, этот термин появляется именно с началом философии и связан с очень сложной встречей двух фундаментально различных понятий, двух фундаментально различных импульсов. Необходимо обратить внимание на то, что за пределами западного пространства, в разных филиациях Большой Традиции, хаос вообще отсутствует как принцип, как идея, как предмет исследования, как предмет опыта, как проблема бегства от него и так далее. Ни в дальневосточной традиции, ни в индийской традиции не присутствует самостоятельно выделенная идея хаоса.
Если посмотреть на идею хаоса вблизи, то мы обнаруживаем там совершенно очевидный синкретизм. С одной стороны, это нечто первичное. Это нечто, которое, как говорит Гесиод, «было первым»: было сотворено или проявилось первым. С другой стороны, в идее хаоса присутствует концепция некоего пространства, некой протяжённости, представляющая собой сцену, на которой проявляются различные реальные игроки, позитивные силы. С третьей стороны, это неструктурированная аморфная субстанция, которая противолежит неким структурированным концепциям, противолежит порядку.
То есть это синкретическая идея, потому что здесь есть несколько моментов, которые взаимоисключают друг друга логически, но они вместе с тем сочетаются и присутствуют. Действительно, либо мы говорим об идее первичности, первозданности, предшествования всему, – и в этом случае это концепция так называемого «пустого неба», то есть той формы утверждения, которая, по сути, является отрицанием, поглощением и нигилизмом по отношению ко всему, что не оно. С другой стороны, если это уже субстанция, то эта субстанция ждёт «оплодотворения», это уже некая «почва под паром», то есть это уже не «пустое небо» – это materia prima как минимум. То есть первосубстанция, готовая воспринять в себе формообразующий импульс. Или это синкретическое понятие, которое становится очень специфическим именно для западного видения. И оно является тем понятием, которое метафизика через создание философии как узды, наложенной на героическое сознание, возвращает именно героическому сознанию.
Теперь о том, что такое героическое сознание. Фундаментально говоря, есть героическое сознание двух типов. Это героическое сознание собственно героя и героическое сознание пророка, получившего Откровение. Пророк, получивший Откровение, – это совершенно другой уровень героического сознания, но это тем не менее именно героическое сознание.
Нас же интересует героическое сознание героя, то есть состояние героя до или вне пророка, получившего Откровение. Герой – это тот, кто осознаёт своё героическое сознание. Пока он не обладает героическим сознанием, пока он не встретился с собой как с носителем героического сознания, он не является героем. Он может быть кем угодно – сверхчеловеком, сверхсуществом, полубогом, но он ни в коем случае не является героем.
Герой – это человек, который осознал, что он обречён. Не просто конечен, не просто что он умрёт как физический индивид. Он осознал, что он обречён, – у него глубочайшее понимание своей обречённости. То есть он встретился с тем фактом, что то единственное ядро, которое составляет его собственную сущность и которое составляет ярчайший луч света, падающий в точку внутри него здесь и теперь, – это абсолютно обречённая вещь. И больше того – его собственная сущность есть «продукт» отрицания, нечто отрицаемое. Он обнаруживает, что это отрицаемое, эта точка внутри него, которая является вспыхнувшим здесь пятном света (по контрасту с абсолютной тьмой вокруг), – есть сверхценная вещь, абсолютная драгоценность.
Именно с этим связано переживание героями того, что они являются потомками богов, потому что это некий парафраз, позволяющий выразить сверхценность этого «Я-сознания» здесь и теперь, сверхактуальности здесь и теперь.
Далее, после того как герой обнаруживает внутри себя вот эту точку сверхценного, которая и является продуктом отрицания, для него немедленно актуализируется такой феномен, как объект, представляющий собой, попросту говоря, не-Я в самом широком смысле. И оказывается, что этот объект как не-Я может быть только абсолютным объектом, потому что если этот объект не абсолютен, относителен, и если он, герой, может нечто терпеть
