В мировой иконографии утвердились две ипостаси женщины, воплотившиеся (в европейском искусстве, во всяком случае) в двух образах: Венеры и Богоматери. И не будем здесь говорить много о первом из них, венерианском образе, наиболее, да, кажется, и единственно принятом современным мышлением. Заметим только, что античные ваятели, создавая своих богинь любви, Афродит и Венер, и Афродиту Книдскую и Венеру Милосскую, брали за образец уже рожавших женщин – традиция, восходящая аж к первобытным каменным «венерам», в коих подчеркивалось именно детородное начало (а зачастую попросту изображалась беременность).

Что же касается уже родившей женщины – матери (Богоматери в европейской иконографии!), то тут и спору нет: она нам являет самоотверженную любовь к чаду своему, Спасителю мира, или же просто (когда в эпоху Возрождения происходило обмирщение образа) к чаду своему, ибо вечная участь женщины – жертвенность, самоотдача. И даже во внешнем мире женщина-жена проявляется, как правило, не сама по себе, а через мужа и детей. Любопытно было бы собрать сведения о матерях всех великих людей и поглядеть, сколько в последующее величие великих вложено неведомых нам материнских забот!

Да! Как сказано в приведенной главе «Домостроя», женщине-жене приходится мало спать и непрерывно работать даже и при наличии в доме «рабынь», вставать до света и ложиться за полночь, надзирая за всем многоразличным хозяйством богатого дома: запасы, соленья, варенья, скотина, лошади, слуги, муж и дети, наконец, которых надобно не только кормить, но и научать доброте и труду. Недаром слово «воспитывать» столь многозначно в нашем языке! Жизнь без отдыха, жизнь с полной самоотдачей, в которой и находит женщина истинное счастье свое – как это возможно? Но ведь и завет Господень был первым людям: «в поте лица своего добывать хлеб свой». И только на этом пути, когда непрестанен труд «в поте лица», и творится все, что мы называем культурой человечества и без чего тотчас наступают оскудение, разорение и смерть!

Можно (и нужно!) говорить о героизме каждой женщины, исполнившей женское предназначение свое, и не только о тех девчонках, что в надрыв, под пулями, вытаскивали раненых с поля боя в минувшую войну. Недавно некий Семен Лазаревич громогласно усомнился в том: как это возможно, чтобы слабосильные девушки-санитарки вытаскивали на себе тяжелораненых грузных мужиков? Может, дорогой Семен Лазаревич! Может! И вытаскивали, и перевязывали, и спасали от смерти, и лечили, и ночами не спали над мечущимися в бреду ранеными, и дарили, порою, солдатам той войны мгновенную любовь:

Жалость-любовь, недаром и слово «жалеть» было столь многозначным в языке нашем! Дарили все, что могли, без остатка и без огляда, и вытянули, совместно с мужчинами-воинами, вытянули великую войну, спасли и фронт, и тыл, где засыпали, сутками простаивая у вертящихся станков, или, голодные, работали на полях, убирая урожаи («Все для фронта!»). И как-то кормили детей…

Много, ой много ложилось на плечи русской бабы в наших постоянных бедах: моровых поветриях, пожарах, голоде и холоде, когда, как той же Наталье Никитишне, приходило сутками не слезать с седла, прятаться и даже рожать в снегу, в лютый мороз приходило…

И передача традиций, навычаев, навыков, памяти предков тоже ложилось на плечи матери-жены? Думайте, мужики, сходясь с женщиной, девушкой ли, открывая ей пугающе сладкий мир любви (или насилия, или позора!), чего вы хотите от нее? И к чему придете, о чем станете думать, когда грозная старость осеребрит ваши виски, и морщины изрежут чело? Помните, что с крушением женской жертвенности кончается все: и род, и племя, и память твоего народа.

Я не говорю тут о тех отрицательных женских свойствах, которые есть изнанка ее положительных. Домостроевщина, переходящая в скопидомство. Естественный период цветения, растянутый во времени, делает, в конце концов, женщину просто гулящей бабой. И у мужской половины человечества хватает с избытком этих теневых свойств национального характера! Я говорю о женщине-матери, издавна зародившей лучшие свойства национального русского характера. О женщинах-матерях, давших нам жизнь и воспитавших нас для этой жизни.

Это жизнь без отдыха, часто незамечаемая даже, является героизмом. И вне религии, без Бога, без обещанной загробной награды, эта жизнь слишком, невыносимо, тяжела. Поэтому после утраты религии нация перестает множиться. Вспомним поздних римлянок, прабабушки которых пряли шерсть и рожали и воспитывали воинов.

С крушением непрестанной женской героической жертвенности кончается все.

Иван Федоров на возвращении отпросился у боярина, изъяснивши, что оставил мать на ложе болезни. Гнал коня опрометью, едва не запалив жеребца.

Слава Богу, матерь застал еще в живых. Усталый, пахнущий конем и горечью дорожных костров, ввалился в терем и – к ложу матери.

Наталья трудно приоткрыла глаза, глянула: «Побили Витовта?» – вопросила.

– Замирились. Татары к нам подошли, дак потому, верно.

– Ин добро. Миром-то лучше! – выговорила Наталья, думая о другом. – Трудно тебе станет без хозяйки! И Ваняту не женили, вишь! Набалует парень, а после и жена станет не мила… – замолкла вновь, тихо досказала: – В баню поди! Давеча топили, не простыло ищо. Поди, поди, не сумуй! Однова ишо не помру, – и бледный окрас не то улыбки, не то страдания коснулся ее щек.

После бани, едва похлебав ухи и пожевав хлеба, Иван вновь уселся у ложа матери, которую прислуга успела за тот срок перевернуть, обмыть и переодеть в чистое. Долго молчал. Взглядывал на страшно обострившееся лицо матери, угадывал тело ее под рядниной, не тело, а связь костей, обтянутых кожею, со страхом переживая все эти явные печати близкой смерти. Мать задремала, потом, пошевелясь, вымолвила:

– Похоронили Киприана? Пристойно было?

– Похоронили в Успении Богородицы, рядом с гробницами Феогноста и Святого Петра. Грамоту чли! Всех благословлял и всем отпускал грехи! И патриархам, и покойным князьям, всем-всем.