когда они были осуждены, то с радостью лишили их должностей в городе. Герцог Ланкастер не был популярен в Лондоне. Будучи фактическим правителем Англии, главнокомандующим ее армиями и автором ее недавней политики в отношении Франции, он, вероятно, неизбежно должен был стать центром народного недовольства. Вызов епископа Куртене правительству на церковном соборе стал неожиданным катализатором этого недовольства. В общественных местах распространялись анекдоты про герцога и появились надписи на стенах, оскорбляющие его имя. Листовки повторяющие старую басню о том, что он был сыном гентского мясника, были прибиты к дверям собора Святого Павла и Вестминстерского аббатства.

Джон Гонт ответил на вызов со всем оскорбленным величием и импульсивным гневом, которые его подчиненным удавалось сдерживать во время заседаний Доброго Парламента. 19 февраля 1376 года он предложил Парламенту законопроект, который должен был произвести переворот в отношениях города с короной, передав полномочия мэра и олдерменов в вопросах общественного порядка королевскому капитану и наделив маршала Англии такими же полномочиями производить аресты в пределах его юрисдикции, какими он уже пользовался в большей части королевства. В тот же день Гонт лично сопровождал Уиклифа в собор Святого Павла для встречи с судьями. Он прибыл в сопровождении маршала Генри, лорда Перси, который держал перед собой жезл, четырех докторов, нанятых для защиты Уиклифа, и массы дворян и ливрейных слуг. Внутри собора он и Перси устроили шумную дискуссию и обменялись недостойными оскорблениями с епископом.

На следующий день в Лондоне вспыхнули беспорядки. Было созвано собрание видных горожан, чтобы организовать защиту города от того, что казалось систематическим посягательством на его привилегии. Перед ним выступили два недовольных светских пэра, Гай Бриан и Уолтер Фицуолтер. Оба были опытными военными, которые в предыдущем году были видными сторонниками парламентского нападения на правительство. Бриан был уважаемым ветераном ранних кампаний Эдуарда III и бывшим рыцарем королевского двора. Фицуолтер был честолюбивым и недовольным человеком, который попал в плен в битве при Ваасе в 1370 году и был вынужден заложить свои камберлендские владения Элис Перрерс на разорительных условиях, чтобы собрать деньги на выкуп. Фицуолтер взял на себя инициативу, выступив с зажигательной речью против Джона Гонта. По окончании собрания присутствующие лондонцы взялись за оружие, которое было под рукой, и отправились на поиски своих врагов. Они выломали двери дома Генри Перси в Олдерсгейте и силой освободили пленника, которого он там держал. Затем они отправились на поиски самого Перси, бесчинствуя в спальнях и пронзая копьями кровати. Не найдя искомого, они направились через Чипсайд к Савойскому дворцу Джона Гонта, собирая вокруг себя толпы людей и пронеслись по холму Ладгейт, заявляя о своем намерении схватить герцога. Они избивали всех, кто носил его герб и забили до смерти клерка, который высказал мнение, что Ла Маре — предатель, заслуживший все, что он получил. В это время герцог обедал с Генри Перси в доме своего друга. Они еще не успели доесть устрицы, когда послышался шум приближающейся толпы. Двое мужчин вскочили из-за стола так быстро, что герцог ушибся о столешницу. Добежав до ближайшей набережной Темзы, они взяли лодку и переправились на ней через реку в Кеннингтон, где вдовствующая принцесса Уэльская предоставила им убежище в поместье принца. Только личное вмешательство епископа Куртене спасло Савойский дворец от сожжения.

Насколько за этими беспорядками стояли городские власти, судить трудно. "Такую большую толпу невозможно успокоить даже уговорами мэра, — протестовали олдермены после событий, — бунт, начавшись, несется как вихрь то в одну, то в другую сторону, провоцируемый бездумными криками разных зачинщиков, пока в конце концов они не нанесут какой-нибудь ужасный ущерб". Министры Эдуарда III не стали осуществлять план назначения королевского капитана, возможно, потому что были напуганы бунтовщиками, а возможно, как говорит Томас Уолсингем, потому что король в период ясности ума запретил это. Но городские власти были вынуждены уволить мэра и просить помилования у герцога, пронеся большую восковую свечу с гербом герцога, по улицам до собора Святого Павла, где она должна была гореть вечно. Однако простые жители города так и не смирились с покорностью своих лидеров. Хотя городской герольд призывал всех присоединиться к процессии с гербовой свечой Гонта, все, кроме представителей городских властей, остались в стороне. Толпа оставалась такой же опасной угрозой, как и прежде. Некоторое время Гонт и Перси были вынуждены проходить между своими особняками и Вестминстерским дворцом по задворкам в сопровождении эскорта со щитами и мечами[390].

В конечном итоге успех политики герцога по подавлению инакомыслия измерялся его способностью получать налоговые субсидии. По этому критерию результаты были весьма неоднозначными. Выступая от имени принца Ричарда, Гонт в самом начале работы Парламента призвал к выделению более крупных субсидий, на которые соглашалась Палата Общин за одну сессию. По его словам, правительству необходимо было собрать две десятых и пятнадцатую часть за один год. Но если Палата Общин не захочет предоставить субсидию в традиционной форме, он предложил им рассмотреть альтернативные способы сбора тех же денег: общий налог на продажи в размере 5%, подымный налог в размере одного гроута (четыре пенса) с каждого домохозяйства или налог в размере одного фунта с рыцарского дохода от земельных владений. По его словам, "лучше отдать добровольно, чем потерять все из-за врага". Палата Общин отказалась предоставить двойную субсидию. По словам парламентариев, англичане пережили несколько трудных лет. В частности, они отметили большие потери в кораблях от действий противника, почти наверняка имея в виду флот, потерянный в заливе Бурнеф. В итоге, после длительного обсуждения возможностей, парламентарии выбрали форму налогообложения, которую правительство не предлагало. Примерно 22 февраля они ввели подушный налог в размере четырех пенсов с каждого мужчины и женщины в стране, что, по их мнению, было эквивалентно одной десятой и пятнадцатой долей от имущества. Исключение должны были составлять только дети до четырнадцати лет и признанные нищие. Церковный собор, несмотря на неприязнь, вызванную недавними событиями, а может быть, и благодаря ей, через четыре дня принял собственное решение: налог в размере двенадцати пенсов с каждого священнослужителя-бенефициара, включая четыре пенса, предоставленные Палатой Общин[391].

Хронист Томас Уолсингем, этот архиконсервативный и язвительный антиправительственно настроенный человек, осудил эти решения как "неслыханный налог", каковым он и был. Тем не менее, он имел ряд привлекательных сторон для тех, кто его придумал. Он, как и налог 1371 года, позволял уйти от устаревших стандартных оценок стоимости имущества 1334 года, на которых основывались десятые и пятнадцатые доли в течение последних сорока лет. Он устанавливал более широкую налоговую базу, определяемую по самому простому принципу. Его преимущество заключалось в том, что это был регрессивный налог, не связанный с доходом или имуществом, который не оказывал никакого влияния на землевладельцев и ведущих горожан, представленных в Палате Общин. Он также был