— Едут! — Голос Крохи дрожал и прерывался. — Ближе! Еще ближе! Рядом. Остановились у ворот. Вот кто-то сюда идет! Это же те самые шаги, Берта, те самые? Вот!

Она вскрикнула, быстро шагнула к Калебу и закрыла его глаза руками. В этот момент в комнату вбежал молодой человек; он отшвырнул шляпу и упал им в ноги.

— Свершилось! — закричала миссис Пирибингл.

— Да!

— Удачно?

— Да!

— Припоминаете ли вы этот голос, дорогой Калеб? — спросила Кроха. — Слышали ли вы когда-нибудь похожий?

Калеб задрожал.

— Мой мальчик… Он сгинул в этом своем Эльдорадо… Если бы он был жив…

— Он жив! — восторженно закричала Кроха, отнимая ладони от глаз старика и принимаясь безумно хлопать. — Посмотрите же на него! Видите? Вот он стоит, здоровый и сильный! Ваш собственный оплакиваемый сын! Твой любящий брат, Берта! Живой!

Спасибо этому маленькому созданию за ее порыв! Спасибо за слезы и смех, когда трое сплелись в объятьях! Спасибо за сердечность, с которой она приветствовала этого загорелого темноволосого моряка: когда он благодарно прижал ее к груди и поцеловал, она не отстранилась и терпеливо снесла поцелуй.

Спасибо кукушке — а почему бы и нет? — которая высунулась из дверки мавританского дворца и просипела двенадцать раз, словно напившийся на радостях взломщик.

Вошел Пирибингл — и сразу шагнул назад. Еще бы, стать свидетелем такой сцены!

— Смотри, Джон! — в исступлении закричал Калеб. — Смотри! Вот мой мальчик вернулся из дальних краев. Мой сын! Тот самый, которого ты сам помог собрать в дорогу и проводил. Тот, которому ты всегда был другом!

Возчик порывисто шагнул вперед, протянул руку, а потом всмотрелся…

— Эдвард, там… в повозке… был ты?

— Расскажи ему! — закричала Кроха. — Расскажи ему все, Эдвард; и не выгораживай меня; меня уже ничего не спасет в его глазах!

— Я, — подтвердил Эдвард.

Возчик процедил:

— Так-то ты украдкой, тайком, под маской, пробрался в дом старого друга? Я помню искреннего мальчика — сколько лет прошло, Калеб, с известия о его смерти, подтвержденного известия, как мы думали? Тот мальчик, он никогда бы так не поступил!

Эдвард ответил:

— Когда-то у меня был добрый друг; скорее второй отец, чем друг. И он никогда никого не осуждал, прежде не выслушав. Верно, Джон? Так что я уверен: ты и теперь меня выслушаешь.

Возчик в замешательстве покосился на Кроху, которая по-прежнему старалась держаться от него на расстоянии, и ответил:

— Что же, это честно. Говори.

— Ты, должно быть, знаешь, что когда я отсюда уехал — зеленым юнцом, — я пребывал в любви, и эта любовь была взаимной. Моя возлюбленная — тогда еще совсем юная девушка, которая вероятно (возможно, ты скажешь именно так) еще не разобралась в своих чувствах. Но я-то в своих разобрался. Я страстно ее любил.

— Ты! — воскликнул возчик. — Ты!

— Я. И она. Все это время я верил, что она меня любила, — а теперь твердо это знаю.

— Да помогут мне Небеса! — пробормотал возчик. — Хуже и быть не может.

— Верный этой любви, — сказал Эдвард, — я вернулся домой. После невзгод, опасностей и лишений, полный планов и надежд, начать все сначала. И что же я услышал, еще не успев доехать до дома? Что она мне лгала; что она меня забыла; что она предпочла мне другого, более богатого. Я и в мыслях не смел ее упрекать, ни даже вообще приближаться; однако я хотел посмотреть сам и получить подтверждение, что рассказанное — правда. Я тешил себя надеждой… я думал: возможно, ее заставили, вынудили против воли и вопреки всем счастливым воспоминаниям. Это, конечно, маленькое утешение, думал я тогда, однако хоть какое-то. Я полагал, что смогу выяснить правду: настоящую правду, а не рассказы с чьих-то слов; я хотел понять, какие чувства испытывает она сама, без чужого влияния, даже и моего, если оно когда-либо было. Я оделся так, чтобы меня никто не узнал — ты видел, как, — и поджидал на дороге — ты видел, где. Ты ничего не заподозрил. И она, — тут он указал на Кроху, — она тоже; пока я не шепнул ей на ухо у камина, и она едва меня не выдала.

— И когда она поняла, что Эдвард жив, — тихо, будто для себя, пробормотала сквозь слезы Кроха; слезы все катились и катились из ее глаз, — когда она поняла, что он жив, и узнала о плане, она посоветовала держать все в полной тайне: ведь у его старого друга Джона Пирибингла слишком открытое сердце, он слишком неуклюж везде, где требуется лукавство, он вообще неуклюж. — Кроха опять то ли засмеялась, то ли всхлипнула. — Держать в тайне и от него тоже. И когда она — я, Джон, — рассказала ему все: и что его любимая поверила известию о его смерти, и как она наконец поддалась настойчивым уговорам матери вступить в брак, который считали выгодным; и когда она — снова я, Джон, — рассказала, что брак еще не заключен (хотя дело к тому идет), и что, вступив в него, его любимая принесет себя в жертву, ведь никакой любви там нет и в помине; и когда он чуть не сошел с ума от радости, услышав все это, тогда она — снова я — пообещала, что станет между ними гонцом, как в юности, Джон, и сама расскажет обо всем его любимой. И она — снова я, Джон, — выяснит, права ли была. И она оказалась права, Джон! И они теперь вместе! И они обвенчались час назад, Джон! Она теперь новобрачная! А Груббс и Тэклтон так и останется холостяком до самой смерти! А я счастлива, Мэй, да благословит тебя Господь!

Когда надо, она могла быть очень сильной, эта маленькая женщина; а сейчас сила понадобилась ей вся, без остатка. И никого она никогда не поздравляла, никогда ни на кого не изливала радость так щедро, как сейчас на себя — и на новобрачную.

Посреди всей этой суматохи и всплеска эмоций стоял сбитый с толку возчик. Теперь он бросился к жене; Кроха протянула руку, чтобы его удержать, и снова отступила, как прежде.

— Нет, Джон, нет! Дослушай до конца! А уже потом решай, стою ли я твоей любви! То, что я завела от тебя секреты, Джон, это очень скверно. И мне плохо и стыдно. Я не думала, что выйдет так плохо, пока вчера вечером не села рядом с тобой у огня. Когда по твоему лицу я поняла, что ты видел нашу встречу