Шрифт:
Закладка:
Виги управляли Англией больше тридцати лет. Но их долгое господство зависело не только от поддержки короны или разделения тори; до некоторой степени они были им обязаны превосходной организацией своей партии. Силу их противников ослабляли принципиальные различия и отсутствие действительно выдающихся вождей; все виги как один человек стояли за начало революции 1688 года и подчинялись великим деятелям, проводившим их на деле. Они с удивительной дисциплиной следовали руководству нескольких выдающихся фамилий — Бентинков, Мэннерсов, Кэмпбеллов и Кэвендишей, Фитцроев и Ленноксов, Расселов и Гренвилей; эти фамилии приобрели себе право на власть своим сопротивлением Стюартам, участием в революции и в возведении на престол Ганноверского дома. Долгое господство вигов зависело еще больше от той заботливости, с какой они относились к приобретению и сохранению за собой влияния в Палате общин. Они обеспечили себе поддержку промышленных классов и крупных городов не только энергичной охраной общественного кредита, но и особенно внимательным отношением каждого министерства к торговым и финансовым вопросам. Мир и снижение поземельного налога привлекли на их сторону арендаторов и землевладельцев, а якобитские симпатии массы помещиков и последовательное уклонение их от всякого участия в политике отдали на время в руки вигов даже представительство графств. Несколько лет девять десятых депутатов от графств, составлявших менее многочисленную, но более важную группу Нижней палаты, принадлежали к родственникам и сторонникам крупных вигских фамилий. Но последние не пренебрегали и более низкими средствами для контроля над парламентом. Они широко пользовались своим богатством для обеспечения себе влияния на мелкие и коррумпированные корпорации, выбиравшие большую часть представителей местечек.
Еще бесцеремоннее тратились деньги на парламентские подкупы. Подкупы эти были старше Уолполя или вигского министерства и были обусловлены начавшимся со времен Реставрации переходом власти к Нижней палате. Теперь переход закончился, и общины стали во главе государства; но, освободившись от контроля короны, они еще не стали вполне ответственными перед народом. Член парламента чувствовал над собой давление общественного мнения только во время выборов. Прежде секретность совещаний была необходима парламенту как гарантия против вмешательства в прения короны; теперь она служила гарантией против вмешательства в них избирательных собраний. Это странное соединение огромной власти и полной свободы от ответственности вызывало в большинстве случаев естественный результат. Голос приобрел слишком большую цену, чтобы его можно было подавать без вознаграждения, и поддержку парламента приходилось покупать местами, пенсиями и подкупами за деньги. Но, какой бы ловкостью ни обладало руководство и как ни крепка была организация вигов, они были обязаны своим долгим господством над Англией более высоким достоинствам. Они оставались неуклонно верными началам, принесшим им власть, и их непрерывное управление превратило эти начала в общенародные привычки. До окончания их долгого правления англичане забыли и думать о возможности преследования за различие мнений или подавления свободы печати, воздействия на отправление правосудия или управления без содействия парламента.
Заслуга строгого усвоения и энергичного проведения этой политики принадлежит прежде всего талантливому Роберту Уолполю. Он родился в 1676 году и за два года до смерти Вильгельма III вступил в парламент молодым норфолкским землевладельцем; у него были хорошее состояние, приятная внешность и привычки того класса, к которому он принадлежал. Его крупная коренастая фигура и простое добродушное лицо напоминали обычного провинциала-помещика, и точно: в Уолполе за видимостью политического деятеля в действительности скрывался ограниченный помещик. Он был невеждой в литературе, «не любил ни писать, ни читать», питал некоторую слабость к искусству, но ценил по-настоящему только стол, бутылку и охоту. Он ездил верхом так же усердно, как и пил. Даже в моменты политической опасности он прежде всего вскрывал письма смотрителя за своей охотой. Характер норфолкского охотника за лисицами сказывался в упрямстве, замеченном Мальборо в его характере, в страшной самоуверенности, с которой он заявлял: «Не будь я первым министром, я был бы архиепископом Кентерберийским», в упорном мужестве, с которым он преодолевал неудачи своих первых ораторских попыток, или, наконец, в одиночку выдерживал ожесточенные нападки массы врагов.
Тот же характер проявлялся и в добродушном юморе, явившемся при нем новой силой в политике. Ни на кого никогда ораторы и писатели не нападали так ожесточенно, но он не вносил никаких ограничительных законов о печати; интриги его противников с претендентом отдали в его руки жизнь большинства из них, однако он мало пользовался своей властью над ними. Но сильнее всего сказывалось его деревенское воспитание в проницательности и узости ума, а также в добросовестности. У него был очень ясный взгляд, но видел он не далеко и не допускал для себя возможности не видеть. Он был вполне искренен и верен своим убеждениям, каковы бы они ни были. «Робин и я, мы оба — честные люди, — признавался впоследствии якобит Шиппен, противопоставляя его своим недобросовестным противникам, — он — за короля Георга, я — за короля Якова, а эти господа с длинными галстуками добиваются только мест: все равно, при короле Георге или при короле Якове». Уолполь осознавал значение политических приобретений революции и с редкой добросовестностью проводил свои «революционные начала» в течение ряда лет бесспорного преобладания. Но его прозаический здравый смысл заставлял его недоверчиво относиться к поэтическим и страстным человеческим чувствам. Обращение к более высоким и чистым мотивам он насмешливо называл «юношескими увлечениями». Молодым членам парламента, говорившим о политической честности
