Шрифт:
Закладка:
«Что ж, как забрался сюда, так и выбирайся», – велел я себе.
Рванулся напролом в обратный путь. Распахал щёку веткой, но даже не стал отирать кровь, с каким-то тихим наслаждением чувствуя её потёки. Шепча ругательства, гнул ветви, продолжая свой бесноватый танец.
Меня удерживали за руки. Вязали каждый мой шаг. Спутывали колени. Коротко и зло били по спине и под рёбра. А потом ещё, с оттягом, по затылку.
Но ничего, кроме собственной глупости, обидным мне уже не казалось.
С трудом различая туманистый, кисло светящийся прогал, с утроенной силой я проламывался к нему.
Что угодно: огромные, как шкура подземного зверя, мхи, самые хищные и высокие травы, папоротники, достающие мне хоть до подбородка, – только бы не эта дебрь, дебрь, дебрь.
Почти уже рыча, я вывалился из плена.
Как же обрадовался теперь я этим кочкам, никак не сравнимым с тем бешеным хитросплетеньем, откуда я только что, не чая спасения, выбрался.
С кочки на кочку я поспешил – а бесконечно верящий мне Кай следом – к открытому пространству, которое пусть и непонятно куда вело, но привлекало хотя бы своей чистотой и открытостью.
…Мы одновременно рухнули в чёрную жижу.
Я, тяжёлый, по самый пояс, а Кай, сноровистый и ловкий, только передними лапами. Вывернувшись всем телом, он тут же извлёк себя и вернулся на твёрдую поверхность. Даже в полутьме я разглядел чёрные гольфы, появившиеся на нём.
Без особых усилий, в приступе невероятной брезгливости вытягивая себя, уцепившись руками за ветви, выбрался и я.
…Сырой, грязный дурак, угодивший в торфяное озеро, – я, будто горячую, сбивал, скатывал со своих ног ослизлую грязь и полуистлевшие растения. Всего этого на мне оказалось удивительно много.
Ботинки были полны грязью и хлюпающей водой.
Чавкая, я побрёл в обратную сторону – туда, где меж кочками пышно цвели мхи и расползался мелкий кустарник, самим своим видом говоривший о том, что под ним хотя бы имеется почва.
Присев на кочку, я снял ботинки, а затем и носки.
Выжав носки, положил их, разгладив, себе за шиворот, чтобы хоть немного высушить.
Вылил из ботинок жижу, а затем выскреб их руками и протёр нарванной тут же травой.
Лицо моё было в грязи и подсохшей крови.
– Кай! – позвал я спустя три минуты.
Он спокойно подошёл ко мне.
– Сидеть, – сказал я без нажима: просто шёпотом уронил слово.
Он сел.
– Дай лапу, – попросил я.
Он протянул лапу.
– Дай другую.
Он перебрал ногами, словно выбирая, какая из лап – другая, и выбрал верную.
Мир встал на место.
Кая не смущали ни темнота, ни наше здесь нахождение.
Ни тем более размышленья о том, зачем ему подавать лапу хозяину, пахнущему по́том и тиной, облепленному комарами, которых он уже не бил, а время от времени просто стирал ленивым движением, убивая сразу земляничную дюжину их.
Просить Кая найти наш дом не имело ни малейшего смысла: пока хозяин рядом, пёс доверяет выбор пути ему.
Если б я вдруг исчез – в нём, спустя некоторое время, сработала бы древняя животная сила. Доверяясь только своему чутью, делая странные, но неизбежно ведущие к цели круги, к утру он оказался бы возле наших ворот, и улёгся бы там, смирно дожидаясь, когда откроют.
С рассветом, чуть виноватясь, он заскочил бы в открытую дверь, а на вопрос – где этот, который был с тобой, – взмахнул бы хвостом.
«Не знаю, где. Я остался один».
* * *
Надо было возвращаться назад к той дороге, по которой мы шли в поисках озера.
Достаточно покружив, я всё равно верил, что помню сторону, откуда явился.
При всём желании я не смог бы здесь заблудиться насмерть – даже ухитрившись миновать искомую лесную дорогу. Спустя несколько часов, ну, в крайнем случае на рассвете, я бы всё равно вышел к реке, и вернулся б домой по руслу, исхоженному мной неоднократно.
Но сама эта история стыдила меня.
Если я не явлюсь вовремя, дочь, знавшая, что мы с Каем ушли в лес, начнёт волноваться. В полночь или чуть позже она пойдёт к соседям, и скажет, что пропал отец.
Люди у нас живут дельные, не склонные к сантиментам: они только пожмут плечами – чудак-человек, одна колгота с ним…
Выйти в ночи на крики и огни соседей, размахивающих фонарями: что могло быть унизительней!
…Двигаясь в окончательно сгустившейся темноте, я возвращал себе те пространства, что уже миновал. Вот огромная трава, сквозь которую я шёл, как через воду; Кай всё так же легко струился в этой траве. Вот трава закончилась и начался папоротник. И редкие сосны, стоящие посреди папоротника. Следом вернулся сосновый лес.
Понуро я шёл и шёл, доверясь уже только интуиции и не видя почти ничего, кроме чёрных остовов деревьев.
Дороги всё не было.
Неверными, косными движеньями я снимал с головы лосиных блох и думал о себе плохо.
Я зря поверил своему чутью.
Я шёл куда-то не туда.
Подняв глаза к небу, полному звёзд, я долго смотрел вверх: словно искал там подсказку.
Кай подошёл ко мне и почесался своей прекрасной длинной мордой о моё бедро. Спина собаки была сырая и тёплая.
Бездна над нами переливалась и мягко дрожала.
Вдруг осенённый, я понял, отчего здесь рушились огромные деревья, а бури никто и никогда не заставал.
Битва происходила под землёй! Там бурлили неразличимые для нас страсти, обрубающие корни вековечным соснам и надламывающие такую мощь, что могла бы простоять ещё многие века.
Это явленное мне ночное знание никак не могло помочь в поиске пути – зато я остро осознал, что стою на тонкой корке земли, под которой творится неслыханное.
В недрах её никогда не прекращается борение. Гниют корни тысячелетней длины. Сквозь прах и костную муку всех истлевших звериных пород пробивают дороги чёрные воды. В эти воды обваливаются новые кости. Разбухая, кости чернеют, пожирая воду. Вода сама обращается в тлен.
Сосны, что столпились на берегу озера, до которого я так и не дошёл, тянутся змеиными корнями под озёрною водой, под самым дном – к другой стороне. А та сторона затейливо вьётся берёзовыми корнями, пробиваясь к сосновому чёрному берегу. В исподней тьме корни стремятся друг к другу, прорастая всё дальше, и слыша – слухом, неведомым для нас, – неукротимое встречное движение. Однажды они встретятся – и посреди озера взовьётся чудовищный клубок, а по берегам, с левой стороны и правой, вдруг начнут валиться он неслыханного напряжения деревья.
– Лес, – сказал я внятно. – Хватит