— Если завтра не вернусь, — с серьёзным видом сказал он, — значит в острог замели, демоны. Но ты не беспокойся, я оттуда выберусь к воскресенью, и мы обязательно сходим на ваш пляж.

Сима покраснела. Пляж, о котором говорил Сергей, находился возле Кремля рядом с Большим Каменным мостом, прямо за Москворецкими шлюзами. Его облюбовали представители общества «Долой стыд», они загорали и купались голышом, одновременно устраивая лекции о пользе обнажённого тела. Женщина отдыхала там несколько раз, особого смущения от собственной и чужой наготы она не испытывала, но вот Травина немного стеснялась.

— Лучше в Сокольники на Олений, или просто погуляем по парку.

Сергей кивнул, он сам не горел желанием купаться в Москва-реке — в воду сливались стоки прачечных, фабрик и красилен, отчего она была мутной и неприятно пахла. В противоположность ей, Оленьи пруды ещё не загадили, и отдохнуть там можно было, не только валяясь на траве.

— Сговорились

Он чмокнул Симу в щёку, и отправился в милицию, благо на велосипеде от гаража до пожарной каланчи было минут пять езды, с учётом завтрака максимум полчаса. Сергей не торопился, рассудив, что отдаться в руки правосудия он всегда успеет, а вот поесть шанс может и не выпасть.

Племянница Пилявского пришла ещё до начала рабочего дня, а у Панова он начинался в половине восьмого. Елена Кольцова была дочерью брата Льва Пилявского, Станислава, умершего в двадцать первом, училась в Московском университете на факультете советского права, и дурацких вопросов не задавала. Наоборот, рассказала всё чётко и по делу.

Её дядя преподавал по классу скрипки в музыкальной школе сестёр Гнесиных, которое ныне называлось Третьим показательным государственным музыкальным техникумом, а в свободное время давал частные уроки. В январе двадцать второго года дом, где квартировал Пилявский, уплотнили, а его самого переселили в комнаты старого жилфонда в Сокольниках. По словам Елены, Лев Иосифович был человеком прижимистым, деньгами не разбрасывался, и имел кое-какие сбережения. Большую их часть он хранил в страховой кассе, а остальное, на неотложные расходы, дома в бумажных червонцах, приблизительно рублей триста. Кольцова знала сумму, потому что он выдавал ей каждую неделю по десять рублей, доставая из ящика стола несколько десятков бумажек и тщательно их пересчитывая.

Кроме денег, пропала серебряная шкатулка с золотой инкрустацией, принадлежавшая раньше её деду, серебряная солонка с позолотой и серебряные же ложки, все вещи — с фамильным гербом. Елена заранее нарисовала ложку и солонку в виде слона на листе бумаги, герб был похож на ключ, вертикальную линию пересекали две горизонтальные, и ещё одна линия отходила вправо внизу.

— На синем фоне, там эмаль, она в некоторых местах облупилась, — добавила девушка. — А шкатулка вот такая.

И положила фотографию, на которой рядом с изразцовым камином, над которым висел щит с гербом, стояли два человека — покойный Пилявский, такой же узнаваемо грузный, и худощавый моложавый мужчина среднего роста с усиками и в пенсне. Между ними стояла коробочка, на карточке видимая плохо, но Кольцова и тут постаралась — достала из сумочки ещё один лист бумаги, где эта шкатулка изображена была крупно, в натуральную величину и в цвете. Витые ножки поддерживали прямоугольное основание, в боковые грани были вделаны монеты, а на крышке, увенчанной крохотной фигуркой ангела, девушка изобразила золотые чешуйки размером с ноготь, скрадывающиеся в цветочный орнамент. По мнению Панова, у Елены Станиславовны определённо был талант.

Но вот в главном Кольцова помочь не могла, об учениках Пилявского она имела смутное представление, и ни о каком сыне работника Наркомпроса не слыхала. И вообще, последний раз видела дядю в конце июня, и то, считай, на бегу.

Панов карточку и рисунки забрал, получил от машинистки три экземпляра протокола допроса, отпечатанные через копирку, дал девушке на них расписаться и отпустил. Если Кольцова что-то и скрывала, то делала это умело, так, что не подкопаешься.

Лена вышла из кабинета субинспектора, уселась на скамью и прижала платок к глазам. В комнате она крепилась, чтобы не расплакаться, даже уняла дрожь в руках усилием воли, когда ей показали фотографии убитого дяди Лёвы, но теперь её словно прорвало, слёзы текли ручьями, плечи тряслись, она шмыгала носом и почти ничего не замечала из происходящего вокруг. Когда на плечо ей опустилась рука, Кольцова вздрогнула.

— Вас кто-то обидел? — послышался мужской голос.

Лена отняла платок от покрасневших глаз, из-за слёз видела она нечётко, но говорившего кое-как разглядела. Высокий, с широкими плечами, открытым простым лицом и русыми волосами. Молодой человек ей понравился, и от этого Кольцова разозлилась. Мало того, что сейчас она выглядела не лучшим образом, так ещё и на мужиков засматривалась в отделении милиции.

— Уберите руки, — твёрдым голосом сказала она, — мне ваше участие не нужно.

— Как скажете, — молодой человек пожал плечами, встал, отошёл к стене.

Кольцова где-то в глубине души понадеялась, что он передумает, и будет более настойчивым, но незнакомец стоял, даже не глядя на неё. От этого она ещё больше разозлилась, поднялась, сжала губы и стараясь держать спину прямо, пошла к выходу. Стоило выйти на улицу, ситуация показалась ей смешной, и вспыхнувшая злость, и симпатия к незнакомому человеку, и собственные слёзы по дяде, которого она и не любила особо. Лена хотела было вернуться и извиниться, но времени было в обрез, профессор Вормс очень не любил, когда опаздывали на его лекции. Девушка перебежала Русаковскую улицу, и запрыгнула в удачно подошедший трамвай.

* * *

Сергей, выйдя из гаража коммунхоза, не торопился. Он заехал в чайную на углу Русаковской и Грязной, приставил велосипед к столбу, поддерживающему навес, уселся за столик, сделал заказ и раскрыл газету «Красный спорт». До лета прошлого года так назывался журнал на тридцать шесть страниц, и стоил он полтинник, теперь объём сократили в четыре раза, журнал превратили в газету, соответственно и цена уменьшилась до пятиалтынного. Травин прочитал короткую статью о футбольном матче Ленинград-Москва, где отличился новичок Пчеликов из Коломны, посмеялся над заметкой о хороводном спорте, и долистал до велоновостей. Год назад три советских студента, Фрейберг, Князев и Жорж Плещ, отправились в кругосветку на велосипедах с планами преодолеть пятьдесят пять тысяч километров за два с половиной года. Студенты собирались жить чтением лекций и докладов, а также публикацией фотоснимков, с тех пор вести о них печатались нерегулярно. Но, что удивительно, до сих пор они были живы, и бодро продвигались по миру, в настоящее время пересекая Европу с севера на юг.

Наконец завтрак был съеден, а газета изучена от корки до корки. Тридцатое отделение милиции встретило Сергея дежурным милиционером на входе.

— К субинспектору угро Панину, — сказал он.

— К Панову, наверное, — милиционер добродушно усмехнулся, видимо, фамилию часто путали, — Наум Миронович дальше по коридору сидят, кабинет пятнадцать. А вам назначено, товарищ?

Товарищу было назначено, милиционер сверился с потрёпанным гроссбухом, отыскал фамилию Травина и поставил возле неё крестик. Рядом с указанным кабинетом на скамье сидела девушка и плакала. Сергей присел на корточки, попытался её успокоить, но, похоже, незнакомка и сама отлично справилась со своими эмоциями. Черноволосая, с яркими синими глазами, высокими скулами и решительным подбородком, она гневно посмотрела на Травина. Девушка чуть косила, а когда говорила, поджимала верхнюю губу, и шрамик над ней забавно двигался. Молодой человек отошёл и отвернулся, скрывая улыбку, он и вправду полез не в своё дело, и за это получил.

— Заходите, — послышался голос из кабинета, стоило ему постучать.

За столом сидел одутловатый пожилой мужчина с усами щёточкой и двойным подбородком. Он хлебал чай из стакана с подстаканником чайной ложкой, рядом стояло блюдце с печеньем и полная окурков пепельница.

— Субинспектор Панов, — представился он. — А вы, видимо, Травин Сергей Олегович? Не волнуйтесь, гражданин, ничего общественно опасного вы пока не совершили, мы вас только опросим в отношении гражданина Пилявского. Так, Майя Михайловна? Мы с Сергеем Олеговичем побеседуем, а как перейдём к сути дела, я вам скажу.

Машинистка кивнула, чуть прокрутила лист бумаги и резко дёрнула кареткой пишущей машинки. Ремингтон решительно звякнул, означая начало допроса. Панов вскользь поинтересовался дореволюционным прошлым Травина и его учёбой, потом расспрашивал о Карельском фронте, контузии и психиатрической лечебнице. Сергею скрывать было нечего, свою вымышленную частично биографию он много раз повторял и врачам, наградной значок висел на рубахе, подтверждая его слова — Травин носил его в кармане на всякий случай и всегда надевал, когда приходилось общаться с представителями власти, настрой разговора