с радостью стал бродягой, и папа тоже. И мы иногда были бродягами, потому что летом почти не жили в хижине — проводили все дни и ночи на улице. Ведь я даже не знал, о чем говорят сосны, пока однажды не провел под ними всю ночь. Ну, вы понимаете. Вы же их слышали?

— Всю ночь? Сосны? — беспомощно спросила миссис Холли, запнувшись.

— Ну да. О, разве вы никогда не слушали их всю ночь? — воскликнул мальчик, словно сочувствуя тяжелой утрате. — Как же, если вы слышали их только днем, вы совсем не знаете, что такое сосны. Но я могу рассказать. Послушайте! Вот что они говорят, — закончил мальчик, выхватил скрипку из футляра и, быстро проверив струны, разразился странной, привязчивой мелодией.

Сбитая с толку, но при этом зачарованная миссис Холли застыла в дверном проеме. Частью с испугом, частью с тоской она смотрела на просветленное лицо Давида. Когда Симеон Холли появился из-за угла дома, она все еще стояла в прежней позе.

— Что же, Элен, — тихо и презрительно начал мистер Холли, пристальным взглядом окинув открывшуюся ему сцену, — сегодня утром у тебя нет дел поважнее, чем слушать этого менестреля?

— О, Симеон! Как же, конечно, я… я забыла, что делала, — запнулась миссис Холли, виновато покраснела до самых ушей и торопливо удалилась.

Давид же, стоявший на ступенях крыльца, казалось, ничего не слышал. Он продолжал играть, завороженно рассматривая дальний горизонт, когда Симеон Холли обратил на него неодобрительный взгляд.

— Скажи, мальчик, ты умеешь делать что-нибудь еще? Кроме игры на скрипке? — строго спросил он. Поскольку Давид продолжал играть, он резко добавил:

— Ты что, не слышишь?

Музыка тотчас прекратилась. Давид посмотрел вверх со слегка оторопелым видом человека, которого вытащили из другого мира.

— Вы что-то сказали мне, сэр? — осведомился он.

— Да — дважды. Я спросил, занимался ли ты чем-то еще, кроме игры на скрипке.

— Вы имеете в виду дома? — на лице Давида отразилось легкое удивления без тени гнева или негодования. — Ну конечно. Я же не мог играть все время, знаете. Мне надо было есть, спать, учиться по книгам, а еще мы каждый день ходили на прогулку — как бродяги, говоря по-вашему, — объяснил он, явно радуясь, что наконец получается рассказать все понятно.

— Бродяги, вот именно! — пробормотал Симеон Холли себе под нос. И резко продолжал: — Значит, ты никогда не занимался полезным трудом, мальчик? И всегда проводил дни в богопротивной лени?

И вновь Давид нахмурился, слегка удивленный.

— О, я не ленился, сэр. Папа говорил, лениться нельзя. Он говорил, что в общем Оркестре Жизни важен каждый инструмент, и я тоже был инструментом, понимаете, хотя я всего-то маленький мальчик. И еще он говорил, что, если я не буду играть свою партию, гармония станет неполной, и…

— Да-да, но не будем сейчас об этом, мальчик, — грубо и нетерпеливо перебил Симеон Холли. — Он что, тебе никакой работы не поручал — то есть настоящей работы?

— Работы? — Давид снова погрузился в размышления. Вдруг его лицо прояснилось. — О да, сэр, он говорил, я должен сделать прекрасную работу и что эта работа ждет меня в большом мире. Поэтому мы спустились с горы — чтобы найти ее. Вы это хотели узнать?

— О нет, — возразил мужчина. — Не могу так сказать. Я говорил о работе — настоящей работе по дому. Ты никогда ее не делал?

Давид облегченно рассмеялся.

— А, вы имеете в виду стряпню и уборку дома, — ответил он. — О да, я делал это вместе с папой, только… боюсь, у меня не очень-то получалось. Бекон не выходил вкусным и хрустящим, как у папы, а огонь всегда портил мне картошку.

— Хм! Бекон и картошка, в самом деле! — усмехнулся Симеон Холли. — Так вот, мальчик, здесь мы считаем это женской работой. Мужчины у нас занимаются другим. Видишь кучу хвороста у двери в сарай?

— Да, сэр.

— Отлично. На кухне ты найдешь ящик для дров. Как думаешь, сможешь наполнить его хворостом? В той куче много коротких палочек, их уже разрубили.

— О да, сэр, с радостью, — кивнул Давид, торопливо, но осторожно укладывая скрипку в футляр. В следующий миг мальчик решительно атаковал груду хвороста, и Симеон Холли, бросив на него крайне недоверчивый взгляд, развернулся и ушел.

Но в итоге ящик для дров так и не заполнился. По крайней мере, сразу этого не случилось, потому что, собирая вторую охапку, Давид поднял палку, которая до этого долго лежала на земле. Под ней обнаружились разнообразные многоногие существа, вызвавшие у него настоящий восторг и окончательно отвлекшие от мысли о пустом ящике.

Потребовалось совсем немного сил и чуть больше терпения, а потом еще немного времени, чтобы перевернуть палки потолще и найти многоногих членистых существ еще большего размера. Одно из них было настолько чудесным, что Дэвид с радостным возгласом призвал миссис Холли подойти к сараю и посмотреть.

Зов был таким настойчивым, что миссис Холли поторопилась прийти — но удалилась еще быстрее, оставив Давида сидеть на хворосте и удивляться, почему она взвизгнула, содрогнулась, и сказала «фу-у-у» при виде такого прекрасного и интересного создания, обитавшего у ее сарая.

Потом его внимание привлекла бабочка, большая черная бабочка с золотой каймой на крылышках. Она танцевала в воздухе над задним двором, а потом упорхнула в огород, и Давид осторожно последовал за ней, стараясь не спугнуть резким движением. Бабочка перелетела из огорода в сад, а потом вернулась в огород — и Давид следовал за ней, но прямо у дома мальчик наткнулся на клумбу анютиных глазок, которую разбила миссис Холли. Даже бабочка была забыта в этот момент. Он опустился на колени у клумбы.

— О, вы прямо как маленький народец, — тихо воскликнул он. — У вас есть лица, у кого-то счастливые, у кого-то — печальные. А ты — ты, желтый с пятнышками, смеешься надо мной. О, я сыграю вас — всех вас. Выйдет отличная песенка, ведь вы так отличаетесь друг от друга! — Давид легко вскочил и помчался к боковому крыльцу за своей скрипкой.

Пять минут спустя Симеон Холли, возвращавшийся в кухню, услышал звуки скрипки через открытое окно. В тот же миг его взгляд упал на ящик для дров. Он был пуст — всего несколько палочек валялись на дне. Гневно нахмурившись, мужчина вышел во двор, обогнул дом и оказался в саду. Он тут же наткнулся на Давида, сидевшего по-турецки на дорожке у клумбы. Его лицо сияло, а под подбородком он держал скрипку.

— Вот как ты наполняешь ящик дровами? — резко спросил мужчина.

Давид покачал