class="p1">Ну, а вскоре началась война. От Мариинска она была далеко, но ее грозное эхо можно было слышать и здесь. Фронтовые сводки, ежедневные суровые инструкции начальства, поезда, день и ночь идущие по Транссибу, — все это сплелось для Сальникова в единый узел, не дававший ему покоя. Да и в самом лагере, начальником которого являлся Сальников, было неспокойно. Лагерь был большой, заключенных в нем много, то и дело вспыхивали всяческие выяснения отношений между ними, а еще случались побеги, которых Сальников обязан был не допустить ни в коем случае, потому что в лагере это было событием чрезвычайным, и вся полнота ответственности в этом случае возлагалась на Сальникова.

Но и без выяснения отношений и побегов хлопот у Сальникова было немало. Заключенных надо было кормить, одевать, выводить на работу, следить, чтобы они ежедневно выполняли план, потому что за невыполнение плана с Сальникова также могли строго спросить. А попробуй заставь заключенных выполнить план! Во-первых, он сам по себе был трудновыполнимым ввиду объема, а во-вторых, почти никто из заключенных не горел особым желанием не то что выполнять план, но и вообще работать. Две трети заключенных лагеря находились здесь по уголовным статьям, а с уголовника попробуй спроси, попробуй заставь его трудиться! Приходилось изобретать различные меры принуждения, а это было делом чрезвычайно опасным. Чуть перегнешь палку — и жди бунта. А бунт в лагере был делом еще более страшным, чем побег. Тем более в условиях, когда страна ведет борьбу с фашистами. И об этом начальство не уставало напоминать Сальникову почти ежедневно.

За всеми этими хлопотами Сальников и думать забыл, что он не только начальник лагеря строгого режима, но еще и немецкий агент по прозвищу Ворон.

Глава 7

В феврале сорок третьего года немцы напомнили Сальникову о себе. Неожиданно, напрямую, без обиняков. Причем не где-нибудь, а прямо в лагере.

Случилось это так. В тот день Сальников отлучился из лагеря в город по служебным делам — вызывало начальство. Побывав у начальства, Сальников решил не возвращаться сразу обратно в лагерь, а пройтись по городку. Мариинск был по-прежнему не по душе Сальникову, да за что его было любить? Несколько немощеных улиц с деревянными узенькими тротуарчиками, двухэтажные и одноэтажные, из почерневших от времени и непогоды бревен, дома на улицах, тесная центральная площадь, вокзал, здание которого было все из того же почерневшего дерева — вот и весь город. Все мрачно, уныло. Даже снег на улицах — и то не белый, а какой-то серый. Мало радости и красоты в зимних сибирских городах. А уж в таком городке, как Мариинск, — тем более. Это не Ленинград, который красив в любое время года.

Но зато здесь не слышно выстрелов, здесь нет войны. Это обстоятельство утешало Сальникова и мирило его с неприглядными видами городка и даже утешало его. Все-таки большое дело, когда ты не на войне. Потому что на войне, наверное, виды и того хуже. Вон показывают их в кинохронике… Так что лучше уж потерпеть. А там будет видно.

В тот день выдалась хорошая погода: не мело, не валил надоедливый снег, было сравнительно тепло. Выдаются иногда среди зимы такие деньки — особенно когда на дворе уже февраль. Так сказать, первые робкие приметы грядущей весны. Хотя, конечно, до настоящей весны было еще далековато. Настоящая весна в Мариинске начинается где-то во второй половине апреля — да и то в лучшем случае. Здешние жители говорят, что бывают такие годы, когда снег не сходит и до конца мая.

Но в тот день погода выдалась просто-таки замечательная. И Сальников решил не торопиться с возвращением в подведомственный ему лагерь (сам лагерь располагался неподалеку — на городской окраине, так что туда можно было добраться и пешком). Ему захотелось пройтись по улице — не торопясь, ни о чем не думая. А лагерь со всей его докукой и постоянными заботами не пропадет.

Сальников неспешно шел по улице и рассеянно насвистывал какой-то легкомысленный мотивчик. Кажется, он слышал его раньше, в прежней своей жизни, когда был командиром Красной армии и жил в Ленинграде. То ли в ленинградском ресторане, то ли в выходной вечер на летней танцевальной площадке…

— Здравствуйте, — поздоровался с ним кто-то.

С ним многие в городке здоровались, потому что многие его знали. Начальник лагеря — фигура в здешних местах заметная и даже почитаемая. Вот и здороваются даже те, кого сам Сальников не знал. Он рассеянно кивнул в ответ и, даже не взглянув на того, кто с ним поздоровался, пошел дальше. Но его остановили, окликнув.

— Погодите, — сказали ему. — Не надо так торопиться…

Начальник лагеря остановился и с недоумением поднял голову. На него в упор смотрел мужчина средних лет, одетый в прямого покроя пальто с барашковым воротником. Такие пальто в Мариинске обычно носили разного рода начальники, имевшие бронь и перебравшиеся в Мариинск из мест, оккупированных фашистской армией. Исконные жители Мариинска — хоть начальники, хоть кто другой — обычно носили дубленые полушубки либо меховые шубы, покрытые сверху непромокаемой тканью.

— Вы это мне? — спросил Сальников.

— Именно вам, — ответил окликнувший его начальник в пальто.

— Я вас не знаю, — равнодушно произнес начальник лагеря.

— Заодно познакомимся, — усмехнулся мужчина.

— Что вам нужно? — спросил Сальников.

— Вам привет от любимой тетушки, — сказал мужчина. — Которую, если вы не забыли, зовут Елизавета Петровна.

Не сразу смысл сказанного стал доходить до начальника лагеря.

Мужчина улыбнулся:

— Тетушка интересуется, как ваше здоровье. А заодно — готовы ли вы к настоящему делу…

— Какому еще делу? Какая тетушка? — дернулся Сальников. — Что вы мелете? Вы что, пьяный? Ступайте своей дорогой, если не хотите, чтобы я сдал вас в милицию!

— Бдительность — это хорошо, — одобрительно произнес мужчина. — И здоровая недоверчивость — тоже. Это, можно сказать, наше основное оружие.

Начальник лагеря молча развернулся и сделал несколько шагов.

— Довоенное время, Ленинград, ресторан, одна милая красотка, ваши любовные утехи, заснятые на кинопленку… — произнес мужчина вслед Сальникову. — Мне продолжать?

Сальников остановился.

— Кто вы такой? — спросил он, с неприязнью глядя на мужчину.

— Можете называть меня Петром Петровичем, — ответил мужчина. — Нам нужно поговорить.

— Почему я должен с вами разговаривать?

— Потому что вы Ворон. Вам что-нибудь говорит это прозвище?

— Хватит! — резко произнес Сальников.

— Я тоже так думаю, — согласился мужчина. — Будем считать, что обмен верительными грамотами произошел. Итак, вы — Ворон, а я — Петр Петрович.

Сальников на это ничего не сказал. Он размышлял, как ему быть дальше. Напрасно, выходит, он надеялся,