Шрифт:
Закладка:
Как только поток слез прекратился, Окити распрямила плечи и твердо заявила:
— Я решила поступить так, как того требует губернатор! Я согласна поехать к Тоунсенду Харрису.
Лицо ее побелело как полотно, и сейчас она больше напоминала труп, чем живого человека; глаза потухли, жизнерадостный, задорный огонек в них угас. По натуре Иса, в общем-то, был человеком добрым, и его передернуло при виде страдающей девушки. Он испытал жуткие угрызения совести; у него самого дочь того же возраста, что и Окити, а потому задание губернатора очень ему не понравилось. Но он не смел ослушаться его и вынужден был исполнить приказ. Вот почему только кивнул и быстро вышел из комнаты, не доверяя себе самому. Испугался, что, открыв рот и начав говорить, больше не сможет сдерживаться и расскажет несчастной всю правду.
Как только согласие Окити было получено, чиновники начали действовать, поскольку все же опасались, как бы она не передумала. События развивались со стремительной быстротой. В тот же вечер девушке прислали лучшие кимоно и все то, что требуется женщине, чтобы одеться, причесаться и выглядеть наилучшим образом. К Окити пришла пожилая служанка — выкупала ее и одела избранницу по последней моде. На следующий день девушку собирались отправить к американскому консулу.
Окити покорно перенесла всю процедуру; она почти не шевелилась и со стороны напоминала покойника, которого обмывают и торжественно подготавливают к последнему путешествию перед похоронами.
В ту ночь девушка не могла заснуть — сидела у окна, которое выходило в унылый сад в резиденции губернатора, и невидящими глазами смотрела на поникшие кусты и деревья, не вытирая слез, градом стекавших по щекам и заливавших нарядную одежду. Теперь она надеялась, что к утру глаза ее распухнут и лицо станет таким некрасивым, что Тоунсенд Харрис откажется от нее. И вот тогда отпустит назад, в родительский дом, даже не дотронувшись до нее…
Перед ее мысленным взором проносились образы близких людей; она вспоминала самые приятные минуты своей жизни, проведенные рядом с Цурумацу. Потом ей представилось: вот они с Наоко полушепотом, смеясь от радости и возбуждения, обсуждают детали предстоящей свадьбы… Как же мог Цурумацу так поступить с ней, предать ее… а сердце девушки продолжало безгранично его любить — больше всего на свете, больше самой жизни…
Гораздо позже она признается себе, что в ту ночь мысленно набросилась на Цурумацу, обвиняя его в предательстве, лишь потому, что ей нужно было выплеснуть хоть на кого-то накопившиеся эмоции. Не сознавая того сама, она обвиняла себя в том, что уступила уговорам чиновника и согласилась на все его условия. Сама же понимала, что Цурумацу никогда не смог бы победить власть, и если он действительно поступил так, как рассказал ей Иса, значит, у него просто не оставалось выбора. Но, обвиняя жениха в малодушии, она всего лишь подсознательно пыталась оправдать собственную слабость.
* * *
21 мая 1857 года за девушкой прибыл экипаж из резиденции генерального консула Америки. Окити проводили к нему специально назначенные для этого слуги, но нести им не пришлось ничего: девушка не взяла с собой ни единой вещи. Не хотела потом мучить себя воспоминаниями о той прошлой жизни, которую теряла сейчас безвозвратно.
С этого дня ее станут называть Тодзин Окити, то есть «наложница иноземца», а за спиной у нее будут перешептываться и говорить о ней со злобой и презрением; простые японцы привыкнут сторониться ее как прокаженной.
В экипаже Окити уже не плакала; казалось, она превратилась в камень, а из камня, как известно, воды выжать невозможно. Сопровождающие экипаж слуги вели себя со спутницей не совсем обычно. Их отношение к ней казалось странным — его можно было бы назвать некоей смесью любопытства, почтения и плохо скрываемого презрения. При этом им не требовалось произносить никаких слов, чтобы выразить истинные чувства к этой юной девушке, пытающейся скрыть лицо в глубине экипажа. Она уже не обитательница селения Симода, — она стала изгоем и теперь принадлежала им, иноземцам, которых все боялись. Значит, ей следует привыкать к их традициям и обычаям и вести себя соответственно. А они не страшились никого и держали местное население в полном повиновении, используя свое мощное оружие.
К вечеру экипаж прибыл к резиденции Тоунсенда Харриса. Начинало темнеть, и девушка немного успокоилась, почувствовав себя в безопасности. Сумерки отлично скрывали ее чувства, невыносимую боль и ее удивительную красоту, которую Окити возненавидела — именно она уготовила ей позорную участь. В темноте девушка казалась еще одним бесформенным, безликим существом, на которое никто вокруг не обращал ни малейшего внимания. Но сердце ее при этом бешено колотилось: что случится с ней сегодня ночью, не набросится ли на нее консул сразу, как только увидит? Неужели ничего нельзя сделать, чтобы убежать отсюда и спрятаться где-нибудь подальше?!
Судьба словно вознамерилась окончательно сломить девушку. Американский дипломат, будто нарочно, выбрал для своей резиденции храм Гёкусендзи. Старинное мрачное здание днем выглядело даже умиротворенно, но ночью его заполняли печальные тени и шорохи; зимой же тут становилось особенно сыро и неуютно.
Окити тосковала по своему светлому дому у моря: его, хоть и беден он изнутри, всегда переполняли радость и удивительная, неуемная энергия обитателей. Главное место в нем занимал теплый очаг, с почерневшим от времени закипающим чайником, и все себя чувствовали здесь счастливыми и нужными друг другу. «У нас был самый настоящий дом, а это склеп какой-то!» — с грустью подумала девушка, дрожа от холода в плохо освещенном зале и ожидая, что к ней сейчас придут и покажут место, где отныне ей предстоит жить. Вдалеке послышался шелест накрахмаленной одежды, и из полумрака возникла пожилая женщина. В полной тишине она провела девушку куда-то в самую дальнюю часть храма, вежливо поклонилась и ушла.
В этой комнате несчастная наложница проведет целых два года, вплоть до того дня, когда консульство Тоунсенда Харриса переедет в Эдо, как в те времена еще называли Токио. Случится это только в 1859 году.
Комната оказалась темной и сырой, впрочем, как и все строение, и очень печальной, под стать своей новой хозяйке. Единственным утешением здесь для бедной девушки оставалось большое окно, выходящее в огромный ухоженный сад. Много часов провела Окити у этого окна; глядела на сад и думала о своей семье, с болью в сердце вспоминая Цурумацу и размышляя о том, почему же судьба поступила с ней так