А вот дом Каргиных, солидный каменный дом из красного кирпича, был цел (если не считать злополучной печи), и, потратив три вечера на знакомство с его жильцами, я наконец нашел одного, который признал принадлежность росписи на конверте. На том конверте, что я нашел в лоции Средиземного моря.

Старичок-пенсионер, жаждавший деятельности, сдвинул к самому кончику носа очки и прочитал: «Загорская».

— Эта дама, — сказал он, передвинув очки снова к переносице, — проживала здесь. Ничего плохого о ней не скажу. Вдова была. Не скандалила. Коридор убирала в свою очередь. Но три года назад, получив двухкомнатную квартиру в новом доме, переехала вместе с дочерью. Сейчас, сейчас… — И старичок, вороша листки записной книжки, буквы алфавита за ветхостью которой мог различать, наверное, только он один, отыскал ее новый адрес.

— Как ее зовут? — спросил я. — Имя, отчество…

— Наталья Леонидовна. Загорская по фамилии… Если навестите, передайте привет от меня, Семена Ивановича Ласточкина то есть.

Глава двенадцатая. РАСПИСКА

Женщина приоткрыла дверь и разглядывала меня минуты две очень внимательно. И только когда я передал привет от Ласточкина, откинула цепочку и впустила меня. Женщина была немолодая, высокая, с большими и грустными глазами.

Склонив набок голову, она почему-то все еще настороженно смотрела на меня, но потом, спохватившись, пригласила пройти в комнату. Двигалась она бесшумно. Поспешно переставила стул, прибрала с него что-то пестрое, извинилась, предложила сесть.

— Так вы от Семена Ивановича? — сказала она. — Как он там? Вы его родственник? Что-то я вас раньше не видела…

Я сказал, что я не родственник и ищу Наталью Леонидовну по одному очень интересующему меня делу.

— Мама умерла этой осенью… — сказала женщина.

— Ах так… — сказал я. — Тогда простите…

— Нет, ничего… — Женщина нашла папиросы, дрожащими пальцами достала одну из пачки, спичкой затолкала в мундштук вместо фильтра клочок ваты и закурила.

— Меня зовут Мария… Мария Михайловна. Я ее дочь. А что за дело было у вас к маме?

Увидев конверт с подписью, она сказала:

— Да, это мамин почерк. Про письмо мне известно. Мама все боялась, что из-за него она непременно попадет в какую-нибудь историю. Все думала, что что-нибудь случится. Или даже кого-нибудь убьют…

— Странно, — сказал я. — Почему она так думала? Никого не убили. Да и история старая. А у вашей мамы я только хотел узнать какие-нибудь подробности.

Женщина, слушая меня, печально покачивала головой, словно со всем соглашаясь. Я замолчал. Мария Михайловна спросила:

— И что же вы хотели узнать-то? Может быть, я вам помогу. У мамы от меня секретов не было… И про письмо она рассказывала. Его принес почтальон после смерти Саввы Каргина. Мама расписалась за него. Думала, придет кто-нибудь из родственников.

— И кто же пришел? — спросил я.

— Приходил один человек. Было это перед войной. Мама говорила, что не следовало отдавать письмо. Может быть, там что-нибудь важное, письмо из-за границы. Но человек, который разыскивал Каргиных, показался ей приличным. Пожилой, вежливый. Он произвел на маму очень хорошее впечатление. Но отдавать письмо мама все равно не хотела. Человек очень просил. Он сказал, что письмо необходимо ему прямо-таки в исторических целях. Мама и отдала. Но очень не хотела отдавать. Человек в конце концов предложил дать за письмо личную расписку, и мама отдала.

— А расписка цела? — спросил я.

— Да, да! Мама все сохраняла аккуратно. Даже старые счета за свет и квартиру. Мало ли что… Все так и лежит в комоде, как было при маме.

Мария Михайловна, дымя папиросой, прошла к старинному комоду, какой не часто встретишь уже в новых квартирах, и, выдвинув верхний ящик, извлекла кипу бумаг, в которой довольно быстро отыскала и нужную.

— Вот, — сказала она. — Та самая расписка. Смотрите.

«У тов. Загорской Н. Л. письмо из Бизерты в целях исторических, а также для установления истины взято мною. В чем и расписываюсь — бывший матрос с линкора «Гангут» Александр Салтыков».

— Вот так так… — сказал я. — Александр Салтыков — это мой дедушка…

— Ваш дедушка?.. — удивилась Мария Михайловна. — Но зачем ему нужно было письмо? Мне непонятно.

И я рассказал Загорской-дочери все по порядку — про дедушку, про фотографию с чернильным пятном, про эскадру и все, что смог узнать про Каргиных…

Мария Михайловна курила папиросу за папиросой и слушала.

— А знаете, — произнесла она, когда я кончил свой рассказ, — когда вы пришли, я подумала совсем про другое. Как вы заметили, я не сразу вам открыла дверь. Это у меня от мамы. Ее всегда беспокоило, когда в дверь звонил кто-нибудь незнакомый. Я бы сказала, что она даже чего-то боялась… Когда вы показали мне письмо, я подумала, что вас интересует совсем другое: отчего умер старик Каргин…

— Разве было что-то такое, отчего он умер?

— Конечно. Была одна история, знаете ли…

И Мария Михайловна принялась набивать вату в новую папиросу.

— Я смотрю, вы не курите, — сказала она. — А я никак не могу бросить… Так вот, я начала про Каргина и сказала, что тут была одна история. Дело в том, что мама знала, что со смертью старика Каргина было нечисто. Я вам расскажу опять-таки с маминых слов. Я тогда была маленькой. Жили мы без отца, мама овдовела рано. Жили в комнате рядом с комнатой Каргина. В сущности, комнаты были раньше смежные, дверь забили и заклеили обоями — вот и все. И знаете, если за стеной громко говорили или там шум какой — у нас волей-неволей было слышно. Каргин часто напивался в одиночестве и начинал громко разговаривать сам с собой. Иногда ругался. Тогда мама, если это случалось днем, одевала меня и выпроваживала во двор гулять.

И вот однажды, именно днем — мама работала ночной санитаркой в больнице, а днем-то обычно бывала дома, — к Каргину пришел какой-то подозрительный тип. Мама увидела его в коридоре. Он искал, где проживает Каргин. Мама показала и ушла к себе. По ее словам, с виду это был настоящий уголовник. Мама, повторяю, ушла в свою комнату, но из их разговора кое-что слышала. Она не все поняла, хотя прислушивалась именно потому, что этот тип показался ей очень уж подозрительным. А услыхала она, что Каргину предлагалось что-то купить. А Каргин купить не хотел.

— А что это было? — спросил я.

Мария Михайловна умолкла, и только в тишине комнаты потрескивали в тлеющей папиросе волокна табака — так сильно она затягивалась дымом…

— Бумаги, — сказала она наконец. — Да, бумаги. Каргин на него накричал и даже