— Слушайте, ну это же смешно. Если они хотели всерьез мне навредить, что им мешало? Они ведь были совсем близко. Почему пострадал только шарф?

— Они и не думали вам вредить. Хотели продемонстрировать, насколько близко могут подобраться. — Затем он обратился к Пам: — Думаете, все письма от одного человека?

— Они приходят уже довольно долго. Перед случаем в ресторане стали приходить чаще. Никакой агрессии, никаких угроз, но содержание навязчивое. Как она прекрасна, как много он думает о ней, как хорошо ее понимает — и все в таком духе. Создается ощущение, будто он что-то задумал.

— А откуда мы знаем, что это он, а не она? — вставила Анна.

— Не подумайте, что я шовинист, но женщинам, как правило, не хватает безумия, чтобы проделывать такие штуки. Возьмем, к примеру, вашу сестру. Она бы скорее отравила вас, чем перерезала вам горло.

— Ха! — воскликнула Анна.

— Так вы думаете, здесь все же присутствует сексуальный элемент? — спросила Пам.

— Господи, — протянула Анна из своего шезлонга, — Зигмунд Фрейд возвращается. Да люди тысячелетиями влюблялись в актеров и сохли по ним. Ведь мы же именно этого от них и хотим, а?

Шпандау поскреб красные чернила на одном из писем. Буквы хлопьями осыпались со страницы. Очень похоже на кровь, но он не стал произносить это вслух.

— Большинство понимает, что их фантазии — всего лишь фантазии, — сказал он. — Но большинство — не значит все.

— Почему ты не хочешь признавать, что у нас проблема? — набросилась Пам на сестру. — Какой-то сумасшедший налетел на тебя и порезал твою одежду. А мог бы порезать тебя. Не понимаю, почему ты норовишь спрятать голову в песок?

Анна села.

— Да потому, что не желаю, чтобы моя жизнь пошла наперекосяк только из-за того, что какой-то гребаный влюбленный недоумок подобрался чересчур близко. Буду постоянно держать при себе Чандлера или еще что-нибудь придумаю.

— Эта задача не для Чандлера. А вот у господина Шпандау многолетний опыт.

— Нет уж, благодарю, — отрезала Анна. — Нет. — Она вскочила и принялась собирать вещи.

— Я тебя не понимаю, — повторила попытку Пам. — Что ты творишь?

— Я актриса, только и всего, — ответила Анна. — Просто актриса. И я не отвечаю за то, что происходит в головах у всех этих людишек. Мне дана жизнь, и я не позволю, чтобы какой-то никчемный извращенец диктовал, как мне ее прожить.

— Пятнадцать лет назад, — сказал Шпандау, — вы позировали обнаженной для глянцевого журнала. А потом передумали и потратили примерно половину бюджета страны на то, чтобы выкупить у фотографа эти снимки. А сделал их ваш тогдашний друг, если не ошибаюсь. Снимков я не видел, но уверен — они были шикарные. После этого трудновато делать вид, будто вы никогда сознательно не разжигали чьи-то фантазии.

Анна пронзила его взглядом.

— Господин Шпандау, не думаю, что… — попыталась вмешаться Пам.

— Нет, Памми, — прервала ее сестра. — Давай уж, дослушаем господина Шпандау. А вы переходите к делу.

— Да, мэм, именно для этого люди вроде вас и нанимают меня. Не собираюсь понапрасну тратить ни ваше время, ни свое.

— Я не обязана вам ничего объяснять, господин Шпандау. Не обязана отчитываться.

— Да, мэм.

— Я могу показать вам эти снимки. Убеждена, они не оставят вас равнодушным. Уйма народу согласилась платить за такую честь.

— Не сомневаюсь, мэм. Но удивлен, что вы все еще их храните.

— О да, все еще храню. И время от времени вытаскиваю — когда хочу напомнить себе, каким же дерьмом могут быть мужчины. Глядя на фотографии, я лишний раз убеждаюсь, что никто и никогда больше не уболтает меня сделать то, чего я не хочу. Мои слова не разбивают вам сердце, нет? Вашу нравственность не оскорбляет то, как я зарабатывала при помощи своего тела?

— Нет, мэм. Вы красивы и хотите использовать этот козырь. Потом появляется кто-то еще и решает использовать его за вас. Это не делает вас невинной овечкой, скорее уж неудачницей в бизнесе. Впрочем, никто пока не назначал меня на роль главного арбитра Вселенной по части нравственности.

— Неужели вы сами ни разу не совершали ошибок? Не делали ничего такого, чего теперь стыдитесь?

— Делал, конечно. Бывает, ты предполагаешь, что события сложатся так, а они складываются совершенно по-другому. Но я ведь не говорю, будто не ведал, что творю. Очень даже ведал — просто не добился желаемых результатов.

— Вы случайно не иезуит, господин Шпандау?

— Нет, мэм. Но я прожил в Голливуде достаточно времени, чтобы понимать, что к чему.

— Как и я, вы хотите сказать?

— Ох, ребятки, — встревоженно вставила Пам, — кажется, у нас не слишком хорошо получается играть в одной песочнице.

— Да идите вы на хрен, господин Шпандау, вместе со своей грошовой этикой. Я уехала из Техаса, чтобы избежать нравоучений, и не готова выслушивать их от такого узколобого критикана и зануды.

— Может быть, господин Шпандау хочет извиниться…

— Нет, — отрезал Шпандау. — Не думаю, что он этого хочет. Господин Шпандау просто старается быть предельно ясным. Вы тратите жизнь на попытки сделать фантазию настолько реальной, чтобы люди пересекли черту и оказались в созданном вами мире. Как ни печально, некоторые из них потом не способны вернуться назад.

— Что вы такое говорите? Неужели мы при съемках каждого фильма должны беспокоиться, что среди миллиона зрителей найдется один чокнутый? Не я превращаю его в психа. Он псих, потому что не видит разницы между мечтами и реальностью. И таким его вовсе не я сделала. Он уже вошел в гребаный кинотеатр законченным психопатом, господин Шпандау. Все случилось до того, как он уставился на экран.

— Но ведь в кинотеатре это не заканчивается. Подумайте, сколько вокруг вас людей, которые помогают длить эту фантазию, переносить ее из кино в реальность. Ведь экраном все не ограничивается. Вот вы выступаете в ток-шоу, вот вы появляетесь на церемонии вручения «Оскара» или премии для иностранной прессы, вот вы мелькаете на страницах журналов, даете интервью. И после этого вы говорите, что все это — не часть фантазии? Утверждаете, что иллюзия должна ограничиваться экраном, а сколько вы при этом платите своему пиарщику, чтобы добиться обратного? Вы совершаете ошибку, а потом откупаетесь и замалчиваете последствия. Да вы сами не даете фантазии остаться на экране. Что-то в последнее время принципы у всех стали такими размытыми…

— Господин Шпандау, идите вы в задницу, — не сдержалась Анна. — Пам, попроси кого-нибудь выкинуть этого сукиного сына через забор.

И умчалась прочь.

— Вы