Узкая желтая лента выползала из «юза». Телеграфист быстро, проглатывая слова, читал:

— «Я не сомневаюсь, что безумно-истеричная и провокационная авантюра с убийством Мирбаха и мятежом центрального комитета левых эсеров против Советской власти оттолкнет от них не только большинство их рабочих и крестьян, но и многих интеллигентов. Весь мятеж ликвидирован в один день полностью...»

— Так говорит Ленин... Вы слышите, это слова Ленина,— сказал телеграфист.

Механошин, слушая механическое постукивание аппарата, думал: «Надо будет сразу записать события этой ночи. События уходят, правда о них остается».

— Ленин обращается к вам, товарищ Механошин,—опять произнес телеграфист: — «Запротоколируйте заявление Муравьева о его выходе из партии левых эсеров, продолжайте бдительный контроль. Я уверен, что при соблюдении этих условий нам вполне удастся использовать его превосходные боевые качества...»

А в это время Муравьев ждал из Москвы сигнала. Седьмого июля у него появился агент заговорщиков.

— Колокол мятежа ударил поздно! Восстание раздавлено! — неистовствовал Муравьев.

Два дня и три ночи метался он, не решаясь бросить на весы случайной удачи свою жизнь. «Но удавались же самые немыслимые мятежи! Приходили же к власти Наполеоны! Судьба сосредоточила в моих руках четыре армии революции. Кто помешает мне? Большевики? Я выравняю их волю огнем и железом, я не оставлю ни одного живого большевика, ибо настоящий политик тот, кто переживает своих врагов. Надо немедленно ехатй в Симбирск — там мои единомышленники. Жребий брошен!»— повторил он чужое, но любимое изречение.

И Муравьев решился.

Он посадил на царскую яхту «Межень» отряд личного конвоя, состоявший из черкесов и татар, и отправился в Симбирск.

Облитая лунным сиянием, Волга мерцала, молчаливо проходил высокий правый берег, луговая сторона освещалась зарницами далекой грозы.

На палубе яхты ходили, сидели бойцы, они не понимали друг друга, черкесы высокомерно поглядывали на татар, татары косились на косматые папахи и кавказские кинжалы.

Из салона еыскочил Чудошвили с тугой кожаной сумкой. Затянутый в черкеску, он походил на огромную малиновую осу.

— Становись в затылок! Прынимай деньги! — проревел он, доставая из сумки горсть червонцев. — На каждое рыло по десятке. В Сьшбирск прыдем — получите исчо!

А в царском салоне Муравьев мерил нервными шагами пушистый ковер; мысль, что он находится на яхте, еще недавно принадлежавшей русскому императору, тревожно пьянила. Муравьев сожалел, что мало людей вовлек в свою рискованную авантюру. Он умел в нужную минуту принимать нужные для себя решения, усваивать нужный тон поведения. Муравьев с упорством маньяка шел к намеченной цели: он изменил монархии и перешел на сторону Временного правительства, от Керенского переметнулся к большевикам. Изменить большевикам для него ничего не стоило.

— Адъютант! — негромко позвал Муравьев.

— Я здесь, Михаил Артемьевич.— Чудошвили появился в салоне.

— Садись за машинку. Продиктую несколько приказов.

Муравьев провел рукой с затылка на лоб, взъерошил только что зачесанные волосы. Стал диктовать:

— «От Самары до Владивостока всем чехословацким командирам! Ввиду объявления войны Германии приказываю вам повернуть эшелоны, двигающиеся на восток, и перейти в наступление к Волге и далее на западную границу. Занять по Волге линию Симбирск — Самара — Саратов — Балашов — Царицын, а в северо-уральском направлении Екатеринбург и Пермь. Дальнейшие указания получите особо.

Главнокомандующий армии, действующей против германцев, Муравьев».

Адъютант печатал быстро, механически ставя в словах букву «э» вместо «е».

— Приказ передать по радио, как только придем в Симбирск, распорядился Муравьев, но тут же передумал: — Нет! Передадим, когда на яхту явится Тухачевский. Накрой стол, приготовь угощение, за рюмкой коньячка милее разговаривать на острые темы.

Муравьев опять заходил по салону. Воображение разыгрывалось прихотливо. На мгновение он попытался представить Восточный фронт от Волги до Тихого океана: панорама была необозримой даже для мысленного взора.

Исчислено, взвешено, разделено! — произнес он неуверенно и удивленно.

Что, Михаил Артемьевич? — переспросил адъютант.

— Я исчислил силы большевиков, взвесил собственные, разделил Россию на две части. Но и то, что сегодня достанется большевикам, завтра будет моим. — Муравьев выпил рюмочку коньяку, вытер губы салфеткой, на которой еще виднелась вышитая шелками корона. — Все завтра может стать моим, если не изменит фортуна.

Поздним вечером «Межень» пришвартовалась у пристани Симбирска. Муравьев послал связных за командиром Симбирского корпуса и командиром бронедивизиона. Это были свои люди, и он приказал им с броневиками и матросским отрядом явиться на пристань. За Тухачевским направил адъютанта.

Страх перед неизвестностью внезапно овладел Муравьевым, но он понимал, что начатую авантюру уже нельзя остановить.

На пристани раздались пьяные крики — кого-то приветствовали матросы. В салон вошел комкор.

— Мы потеряли самое драгоценное время,—начал он с ходу. — Восстание в Москве сокрушено...

— Не повторяй, что и так известно. Москва еще не вся Россия, а Симбирск станет точкой отсчета новых времен...

На пороге салона появился Тухачевский. Главком принял его как радушный хозяин, сдернул салфетку, прикрывавшую виной закуски. Движением глаз, белозубой улыбкой, всем своим сердечным видом он как бы говорил: «А вот мы сейчас задушевно побеседуем».

Командарм вынул рапорт.

— Что это? — небрежно спросил главком.

— Доклад о наших фронтовых делах...

— Постойте, постойте! Выпьем-ка сначала за революцию! Вот так. А теперь рапортуйте, только, ради бога, короче.

— Сызрань нами оставлена. Наступление на Ставрополь кончилось неудачей. Невозможно так стеснять мою самостоятельность. Почему вы связываете мне руки? — спросил Тухачевский.—Хотя мы и оставили Сызрань, я не считаю положение безнадежным, у нас есть силы вернуть город. Если мы не сделаем этого, народ не простит нам...

— Я не нуждаюсь в прощении русского народа. Народ нуждается во мне больше, чем я в нем,— строго сказал Муравьев- — Ваши тревоги уже не имеют значения, слушайте, что скажу я. Мы прекращаем борьбу с чехословаками и объявляем войну Германии. Я обратился по радио к чехословацким войскам от Самары до Владивостока, в эти минуты они получили мой приказ...

Тухачевский вскочил с места. Они остановились друг против друга.

Поручик Тухачевский! — торжественно продолжал Муравьев. Я назначу вас на любой пост в революционной армии, которая спасет Россию от большевиков.

— Я сам большевик!

2 А. Алдан-Семенов