Надев босоножки, я спустила штаны и стала писать. В унитаз я набросала туалетной бумаги, чтобы мое журчание никого не смутило.

Затем я услышала то же гудение, что и раньше. Дверь начала отъезжать.

«Ой, извините», – сказала женщина маминого возраста. Она стояла в дверях и смотрела на меня.

«Разве дверь не была заперта?»

Могу сказать, что открыть дверь туалет и снова ее закрыть – это очень долгое мероприятие.

Я вышла из туалета выше ростом и увереннее в себе, чем когда я туда заходила. Нужно было только не забывать ставить одну ногу перед другой, а не врастопырку, как делают новички.

XV

Тони сказал, что встретит меня на станции Пасила. Он объяснил мне, как его найти. Все равно я нервничала, потому что боялась, что разочарую его. Я думала, что, когда Тони увидит меня настоящую, а не через камеру, он заметит, что я не модель, как он по почему-то считает. И затем я уеду туда, откуда приехала.

Для модели я слишком низенькая. Они-то вон какие жирафы.

Босоножки, конечно, спасали. В какой-то степени. Хотя я прошла по станции только вдоль нескольких вагонов, ступни болели. Очевидно, это были две разные вещи – сделать пару шагов с напыщенным видом в гостиной и ходить на самом деле.

Но какая разница? Разница была только в том, что мне было немного больно. Гораздо важнее, что я добавила как минимум девять сантиметров к росту.

Я пошла за пассажирами к эскалатору и в толпе людей поднялась в зал ожидания. Я подумала, догадывается ли кто-нибудь из этих спешащих людей с безразличными мутно-серыми лицами, что среди них есть некто, кто едет на профессиональную фотосъемку.

Кому селфи со мной?

Конечно, я ничего такого не выкрикнула. Конечно, нет.

Я пошла мимо Robert’s Coffee, экспресс-ремонта обуви и чайной лавки, увидела вывеску Hesburger и фуд-корт перед ним. За одним из столиков сидела мама с ребенком и коляской. Рядом с дверью был красный автомат с колой, а уже рядом с ним стоял маленький светловолосый мужчина.

Я его сразу узнала. Тони был ниже ростом, чем я думала, ниже меня на каблуках, но модному фотографу и не нужно быть такого же роста, как его модели.

Он осторожно улыбнулся, когда я остановилась перед ним. Поздоровался за руку, как со взрослой.

Я забыла пожать руку как следует. Я поняла это, когда уже убрала руку. Меня папа инструктировал, как важно рукопожатие для первого впечатления. Оно рассказывает о человеке все основное. Я помню, что иногда мы даже тренировались правильно пожимать руки, пока я не начинала переживать за свою, стиснутую в папиной, ругаться на него и дубасить в его живот.

Ремень сумки пережимал рубашку Тони. У него был крошечный холмик на месте живота. Волосы были с боков короткие, сверху длинные, это делало его похожим на сморщенный ананас, если уж придется с чем-то сравнить.

Он утвердительно сообщил, что поезд пришел вовремя.

Я согласилась.

«Тогда пойдем», – сказал он.

«Ага», – ответила я.

Мы пошли на парковку перед станцией, мимо таксистов. Сначала Тони, я позади, ветер в волосах, на лице солнечный свет, в животе бьются бабочки.

У Тони был красный БМВ. Не суперновая модель. И красный был такой, какой уже не в моде, и маме бы не понравилось, если бы я села в такую машину на переднее сиденье.

Но именно так я и сделала. Естественно.

Я сделала именно так, как хотела.

Когда Тони влился в общий трафик, он спросил, часто ли я бываю в Хельсинки.

Я ответила, что иногда.

Он констатировал, что пробки.

Это было так.

Он заявил, что горит красный.

И тут я с ним согласилась.

По мнению Тони, погода была отличная.

Что тут еще можно добавить.

«Отличная, да», – ответила я.

Тони не пристегнулся, но его машина не принялась пиликать, как папина, которая как параноик следила за соблюдением законов внутри нее. Я подумала, не отстегнуться ли и мне тайком. Я не хотела, чтобы Тони посчитал, что я не доверяю его водительскому мастерству.

Тони постукивал по рулю и смотрел вперед. Я смотрела на стоящий рядом трамвай. Яркая наклейка на его боку рекламировала мюзикл.

Нужно было признать, что нам особо не о чем было разговаривать.

Тони изредка что-то спрашивал, я кратко отвечала, затем он напрягался, изобретая новый вопрос. На него я снова отвечала, но видимо не так развернуто, как ему бы хотелось.

Я не могла понять, в какую сторону мы едем. Я в Хельсинки знала только пару мест. Здание парламента и памятник Маннергейму, ясное дело. Stockmann и его пристань, площадь перед ней и чаек размером с собаку. Ли́ннанмяки[11], естественно. Большую белую церковь, перед которой огромная лестница, а на ней всегда много людей. Как будто им больше нечем заняться, кроме того, чтобы быть именно там и оказаться на фотографиях японских туристов. На самом деле, я не могла сказать, где какая достопримечательность находится. Я вообще никогда не была блестящим гидом.

Маршрут Тони не пролегал ни через одно из знакомых мне мест. Я видела только маленькие магазины, каменные дома, машины на светофорах до тех пор, пока мы не оказались на широкой трассе, которая вела через залив.

Я действительно была в Хельсинки. В одной из многих машин, мчащихся в том же направлении и перестраивающихся из полосы в полосу.

Осознание этого опьяняло.

Давало чувство свободы.

Волновало. И многое другое, чего я не могу описать.

Далеко слева была видна оранжевая точка, которая при приближении стала казаться змееподобной. Поезд метро выехал навстречу из-под земли. Я не знаю, почему это было таким захватывающим зрелищем. Может, потому, что я наконец почувствовала себя действительно далеко от дома, посреди приключения, живущую свою жизнь, делающую то, что хочу, никто мне не указывает и не говорит, нет не так, это неразумно, разве ты не понимаешь, нет, ты ничего не понимаешь в жизни.

Я раньше была в Хельсинки только с семьей. Совсем другое дело было быть здесь в одиночестве, никто не решает, в какой музей мы пойдем дальше или в каком ресторане поедим, и купят ли мне мороженое, если я буду хорошо себя вести.

Я была сама по себе. Я была взрослая, по крайней мере почти.

Никто не спрашивал, хочу ли я есть или в туалет, мне не нужно было краснеть, когда папа пытался торговаться в магазинах или когда он рассказывал официантам