что школа учителя Сали с ее старыми порядками и в подметки не годится новой школе. Но признать это было не в ее правилах. Надидэ-ханым хозяйничала там, как хотела, а в новых школах было официальное правление. Она понимала, что новые учителя не станут церемониться с ее избалованными детьми. Кроме того, Надидэ-ханым сомневалась, что няньке позволят сидеть в школе во время уроков. Из-за этого Надидэ-ханым встала на сторону учителя Сали. Под таким напором все остальные были вынуждены уступить.

Той зимой школа получила еще одного ученика: Гюльсум.

У девочки не наблюдалось особой склонности к учебе, но что поделаешь… Хозяйка дома дала себе слово не отделять ее от своих родных детей. Когда нянька вел Гюльсум знакомить с учителем, он давал ей наставления: «Девочка, у тебя нет ни отца, ни матери. Твое положение хуже моего… Если ты способная, то выучишься, если нет, получишь хоть какие-то знания, станешь читать мевлюд[24], заработаешь денежку. Ах, мне бы твои годы…»

В этот день у няньки, когда он глядел на Гюльсум, на глаза навернулись слезы, он почти завидовал девочке. Впрочем, он испытывал подобное чувство ко всем более или менее грамотным. Знавшие об этой слабости Таира-ага знакомые подмастерья несколько раз предлагали дать ему уроки. Но у него на все находилось свободное время, но только не на занятия.

Словом, как человек, который опоздал на теплоход и теперь наблюдает на пристани за уходящим вдаль кораблем, так и нянька смотрел на школьников, которые отправлялись за знаниями, и никак не мог свыкнуться с мыслью, что для него время, как он считал, упущено.

Когда Гюльсум первый раз пришла в школу, ее радости не было предела. Она собиралась за месяц научиться грамоте и написать письмо Исмаилу.

Обычно с детьми, которые впервые пошли в школу, минимум в течение недели обращались, как с гостями. Однако такое обхождение с Гюльсум продлилось не больше суток (ее наказали на следующий же школьный день). Дети из особняка держались в школе, как и дома, отдельной группой и с другими особо не общались. Поскольку не одно поколение из этого дома обучалось в этой школе, учитель не трогал эту группу и смотрел на их мелкие шалости сквозь пальцы. Если они уж чересчур озорничали, то он для наглядности наказывал других детей.

Гюльсум, начав обучение, изменила политику школьного руководства. Теперь, если в группе возникал шум, учителям и помощникам не нужно было отыгрываться на других детях, и они рассчитывались с ней. Между тем маленькая девочка, как и нянька, полагала, что без палки получить знания невозможно, и поэтому не подавала голоса. Для того чтобы написать письмо Исмаилу, она была согласна на все.

Но у Гюльсум имелся один существенный недостаток. На уроках она повторяла слова учителя вслух, поэтому невозможно было разобрать, какую букву в слове произнес учитель[25]. Старый учитель выходил из себя: «Постой-ка, девочка… да покарает тебя Аллах… что ты такое говоришь!» Он пребывал в растерянности и не знал, что ему делать. Он водил ее пальцем по книге туда-сюда, пытаясь втолковать правило. Но он понимал, если Аллах создал бестолкового человека, то учитель может сломать о его голову хоть кизиловую палку, хоть дубовый лес — все будет напрасно…

Учитель видел, что Гюльсум не может понять того, чему он учит других детей, и, не видя другого выхода, вернулся к азам. А поскольку девочке легко давался арабский, он начал обучать ее религиозным основам. Гюльсум быстро запоминала целые главы Корана наизусть и перескакивала от строки к строке. Когда девочка становилась перед ним на колени, он в исступлении кричал, словно неопытный всадник, севший на бешеную лошадь: «Стой, тупица… если ты не станешь читать по порядку и будешь говорить прежде, чем скажу я, я разобью тебе голову!» — и его лицо наливалось кровью, а лоб покрывался испариной.

Помощники, выполнявшие в мечети работу муэдзина, по пять раз на дню говорили: «Сделал бы Аллах раскосые глаза этой девчонки совсем слепыми… был бы, по крайней мере один хороший слепой хафиз!»

Как-то раз Гюльсум снова читала Коран перед учителем. Ей попалось выражение «йаафирю». Девочка произносила его по-разному: «кяфир… джафер… фенер…», но правильно прочитать никак не могла. Учитель знал, что, если он ее поправит, она тут же выучит это выражение наизусть, и поэтому захотел, чтобы она сама назвала слово правильно.

— Девочка, с чем варят плов? — спросил он. Ответ являлся довольно простым. Гюльсум следовало ответить «с маслом» («йаа»), и вопрос был бы исчерпан. Однако она сказала:

— Рис…

— Еще… еще…

— Вода… соль… фисташки… изюм…

— О Аллах… Ты что, в жизни никогда не ела плова?

Гюльсум, словно дрессированная цирковая обезьянка, следила своими косыми глазами за палкой в руках учителя и была готова среагировать на малейшее его движение. Она не придумала ничего лучшего, чем спросить:

— Какой плов? Кус-кус?.. Или гречневый?..

— Тю… Да покарает тебя Аллах… Позовите-ка мне няньку-эфенди…

Дети разбудили няньку и привели его в классную комнату. Учитель с усталым видом произнес:

— Ага-эфенди, я передаю привет хозяйке дома, целую ее руки. Скажи ей от меня, что насколько звезды далеки от земли, так и этот ребенок далек от культуры и знаний… Если я возьмусь ее обучать, я заболею чахоткой… Если хочет, пусть снова посылает ее в школу с другими детьми, но я больше не буду вмешиваться в ее обучение.

Гюльсум поджала губы так, что стали видны два передних зуба. Она будто улыбалась сама себе и быстро вернулась на свое место.

Раз уж так сказал господин учитель, что поделаешь, не умирать же ей теперь… Она сама быстро научится грамоте, решила она. И конечно же, сможет написать письмо Исмаилу. Это станет ей наградой. До самого вечера Гюльсум безмолвно и неподвижно просидела на одном месте, а во время перемены вышла на улицу и подарила свою книгу бедному ребенку лет пяти-шести, который формой головы напоминал ей Исмаила.

Глава седьмая

Гюльсум любила няньку. В Таире-ага имелось нечто такое, что отдаленно напоминало ей Йорганлы. Впрочем, он был не из числа тех, кто положительно влиял на малышку. Гюльсум иногда говорила с ним об Исмаиле. В доме не осталось никого, кроме него, кто бы не сердился, услышав имя ее брата, и не жаловался бы, по многу раз слушая ее утомительные рассказы о нем.

Несмотря ни на что, нянька питал теплые