Шрифт:
Закладка:
Дверь чёрного хода была приоткрыта – точно, я всё правильно поняла. Толкнув её, я выбежала на улицу. Вечером пошёл снег, и земля укрылась тонкой белой простынёй. Мои голые плечи тут же обожгло холодом, но пьяным гостям мороз нисколько не мешал: под каждым аккуратно подстриженным кустом валялись либо парами, либо в одиночку. Я выкинула маску в снег, подхватила юбку, бесстыдно задирая её выше колен, и побежала через сад к задней калитке.
С каждым шагом сердце всё сильнее колотилось в груди, дурные предчувствия и страшные мысли распирали голову.
Плющ, увивший ограду, застыл, покрытый инеем и снегом, словно сахарной пудрой. Я раздвинула плети и нащупала щеколду, больно-жгучую от холода, как вдруг за поместьем, со стороны пустыря, прозвучал выстрел. Моё сердце оборвалось, замерло и понеслось вскачь. Подозрения окрепли, обернулись чёрными тенями и заслонили мне взор, заставляя буквально сходить с ума от страха. Руки дрожали, мешая открыть проклятую калитку. Там точно случилось что-то ужасное. Лагре сдержал-таки своё обещание… Какая же я идиотка! Знала ведь, что он не станет кидаться словами и уж если решил, то доведёт до конца. Зачем я пошла на поводу у Аркела? Зачем подвергла его такой опасности?
Наконец щеколда поддалась, саданув мне по пальцам ледяным железом. Не обращая внимания на боль и холод, я толкнула калитку плечом и понеслась по заснеженному пустырю.
Вдаль тянулись ряды чёрных кряжистых яблонь, растущих по бокам пустыря так давно, что никто из живых не мог бы вспомнить, когда их тут посадили. Впереди виднелись три фигуры: одна стояла, поддерживая вторую, а третья стремительно удалялась прочь.
– Аркел! – крикнула я.
Единственный державшийся прямо человек обернулся и неопределённо махнул рукой, то ли подзывая, то ли прогоняя меня.
Я подбежала ближе, не веря своим глазам. Человека я узнала, это был Раве. На земле лежали два мушкета, снег покрылся пятнами крови. Я кинулась вперёд, всхлипывая и не понимая, что происходит.
– Аркел?
Я склонилась над раненым и замерла. Я ожидала увидеть одно лицо: тонкое, нежное, покрытое театральным гримом, но увидела совсем другое, очень похожее на моё.
На груди костюм Лагре промок от крови. Кровь сочилась у него изо рта, вскипая пенными пузырями на губах. Он ещё дышал – рвано, часто, слабо, но глаза смотрели куда-то сквозь меня.
– Лагре, Лагре, что же случилось? – забормотала я, не понимая, как такое могло произойти.
Раве осторожно опустил Лагре на снег. Я шарила руками по земле, хлопала Лагре по щекам, ощупывала его одежду, сама не зная, что надеясь найти. От Лагре кисло пахло спиртным.
– Мушкет долго заряжать, – глухо произнёс Раве. – Иначе я бы выстрелил ему в спину.
– Кому?
Меня душили слёзы, а в голове сделалось так пусто, что я не могла ни о чём думать.
– Тому раскрашенному шуту, с которым Лагре вздумал стреляться.
– Стреляться?
– У них была дуэль.
– Аркел не мог его убить! Он не умеет стрелять! – всхлипнула я.
– Даже не умеющий стрелять может случайно попасть в цель.
Лагре вздохнул и замер, став кем-то чужим, бездвижным и холодным, совсем непохожим на моего брата. Я закричала.
Этого не может быть! Я будто оказалась в чужой жизни. Аркел, безобиднейший человек из всех, кого я знала, игрок и любитель женщин, застрелил на дуэли командующего армией, моего родного и любимого брата. Глупейшая, абсурднейшая ситуация, которую невозможно было представить. Я слишком часто видела смерть, но никогда бы не подумала, что увижу смерть Лагре.
Со стороны поместья к нам уже кто-то бежал, крича и размахивая фонарями.
Князь
Передо мной стоял мальчишка зим тринадцати, не больше, и смотрел на меня с открытым вызовом. Он чем-то напомнил мне другого юнца, которого я встретил как раз в том же возрасте и который теперь, возмужав и окреп, стал мне почти что правой рукой. Из-за этого-то сходства я, наверное, и терпел самозванца, хотя мог бы запросто приказать бросить его в реку Горлицу или в любую выгребную яму.
Я погладил голову пса, лежащую у меня на коленях, и устало кивнул, веля мальчишке начинать разговор. Виски стягивало и сжимало, где-то в затылке гремели перезвонцы: в последнее время меня часто стали терзать головные боли, и не выпивка была тому виной.
– Моё имя – Изгень Ганеальн, я незаконнорождённый, но родной сын почившего князя Страстогора.
«Изгень Ганеальн» – я даже мысленно не мог повторить это имя не запнувшись, а вслух и вовсе не отважился бы. По бокам от мальчишки стояли стрельцы, но не клали руки на оружие, выказывая уважение и к месту, и ко мне лично. Я это оценил, но не стал даже внимательнее приглядываться к лицу Изгеня, чтобы попытаться выцепить в нём хоть какие-то черты Страстогора. Пришёл бы он в числе первых таких же самозванцев – я бы призадумался, долго всматривался бы, а потом ещё мучился бы бессонницей долгие ночи, но теперь, когда со смерти истинного князя минуло пять зим, я понял: если Страстогор и оставил незаконных сыновей, мне ни за что самому не понять, кто говорит правду, а кто лжёт в попытке завладеть княжьим теремом.
– Чем подтвердишь свои слова, Изгень?
От звуков моего голоса Рудо, мой пёс, поднял голову, сонно взглянул на меня и опустил снова, убедившись, что никакая опасность нам не грозит.
– Взгляни на это, Лерис Гарх.
Мальчишка шагнул ближе. Мои дружинники, стоявшие по бокам от кресла, насторожились и схватились за палаши. Я не препятствовал им, пускай всем показывают, что я не дамся просто, как не давался все пять зим. Пускай полнятся слухи о моих зверствах и ярости, пускай остаётся Холмолесское желанным, но неприступным, как прекрасная вдовствующая княгиня.
Мальчишка замер, остановленный палашами, и протянул мне что-то на вытянутой руке. Я подался вперёд и увидел, что Изгень показывает подвеску с филином.
– Что с того?
– Это ведь филин. А филин…
– Знак Страстогора, знаю. И что, я стану его сыном, если намалюю филина у себя на лбу?
Изгень стушевался, его стрельцы занервничали. Трудно предугадать, чего они ожидали, когда просили приёма. Что я вскочу с кресла и уступлю терем мальчишке? Сколько таких наглецов было за пять зим, я и считать перестал!
– Отец подарил эту подвеску моей матери, чтобы мы с ней ни в чём не нуждались, – упорствовал Изгень, взяв себя в руки и согнав краску с пухлых щёк.
– И так не нуждались, раз подвеска сохранилась до этих пор. Давай по-честному. Кто прислал тебя? Пеплица? Мохот? Передай им, что ни с десятым, ни с сотым «сыном» Страстогора я не отдам им Горвень. Не стоит тратить моё время и испытывать терпение. Я принимаю таких, как ты, только потому, что верю в душе, что Страстогор и впрямь мог наплодить наследников – истинных, тех, кому и терем отдать не жалко.
