— Нет.

Как емко. Незаметно закатываю глаза и оборачиваюсь, исследуя длинный коридор. Так и не найдя ничего интересного в пустых белых стенах, делаю уверенный шаг к ближайшей комнате и сразу же издаю несдержанный визг.

Да! Вот это точно моя комната.

С радостной улыбкой подхожу к огромной кровати, заваленной шмотками, спотыкаюсь о раскрытый чемодан у ног и хохочу, падая в ворох одежды. Она даже пахнет знакомо! Беру в руки свой любимый туристический комбез, без которого перелет — не перелет и подношу к носу. Запах дороги буквально въелся в волокна потрепанной ткани.

Наконец‑то, оазис спокойствия, посреди пустыни безумия. Все хорошо, я дома.

Ободренная первыми находками, под стук сердца, охваченного азартом, вскакиваю и принимаюсь выискивать новые улики. На тумбочке у кровати нахожу пару бесплатных журналов от авиакомпаний, что пихают в кармашки сидений перед полетом; россыпь монет и пару банкнот. Классика: забить карманы под завязку, а потом засорять все поверхности в квартире.

Прохожусь взглядом по стенам, они все так же отвратительно стерильны, как в коридоре, по шторам — похороните меня в этой шоколадной депрессии, и наконец, замечаю на полу грузные рамки со стеклом, прислоненные к одной из стен. Я знаю, что это!

В несколько шагов пересекаю комнату и разворачиваю находку лицевой стороной. Мои фотографии!

Пульс ускоряется, разгоняя бешеный восторг по венам. Впервые за несколько неуютных дней я чувствую себя собой. Мои новая жизнь — не новая, лишь продолжение старой. И вот доказательство, что ничего не в прошлом, прошлое все время со мной. Выставляю рамки в ряд — четыре фотографии.

Залипаю на утопающие в облаках поля Тосканы, вспоминая пронизывающий ветер, который еще долго откликался першащим горлом, провожу пальцами по яркой станции стокгольмского метро, прозванной «входом в ад» и останавливаюсь у цветущей сакуры на горе Фудзи, запечатанной под стекло. Сердцебиение учащается еще на десяток ударов в минуту. Я собиралась туда только следующей весной. Добралась.

— Удивительно, — выдыхаю, очарованная. Какой удачный кадр, невероятный.

Меня захватывают эмоции, глядя на пастельные цвета, в которые окрасилась природа. Многослойное небо, воскрешение жизни в нежных цветах, остроносый храм на горе. Я была там, чувствовала сладковатый запах цветения, дурманящий восторг атмосферы. Уверена, если я очень постараюсь, смогу все это вспомнить. Прикрываю глаза для большего эффекта и моделирую фотографию в проекции, пытаюсь представить, где стою, кто со мной рядом, сколько кадров использую, чтобы поймать лучший вид. Но все это лишь игра воображения, ничего не просыпается. Воспоминания все так же спят мертвым сном.

Словно я наглоталась феназепама.

Поджимаю губы от раздражения и распахиваю глаза.

Где этот хваленый оптимизм, на который все уповают? Сейчас во мне только злость.

— Красиво, — разносится приглушенное сзади.

Я дергаюсь и подпрыгиваю на месте. Этот мужчина не только неразговорчив, как тибетский монах, но и обладает способностью передвигаться бесшумно, словно ниндзя. Какие еще таланты сокрыты в этом не примечательном на первый взгляд человеке?

Кидаю на него мимолетный взгляд из‑за плеча и снова смотрю на фотографии.

— Это мои, — утверждаю, а не спрашиваю.

— Мне нравится, — обходит меня по дуге и останавливается возле Гальштата в сумерках.

Не самая любимая мной работа. Странно, что решила выделить ей такую почетную роль — скрасить унылый фасад безликой квартиры. Как красиво здесь смотрелись бы мои любимые ч/б мужчины… Скольжу взглядом по комнате, будто примеряясь, и натыкаюсь на серые грозовые глаза. Кажется, этот йети заглядывает в самую душу и считывает мои мысли на раз‑два, но я не смущаюсь. Выдерживаю тяжелый взгляд и спрашиваю, отвлекая от этой странной игры:

— Почему не повесили их?

Миша набирает в легкие воздух, проводит рукой по лицу и отворачивается.

— Не знаю, — ведет плечом.

Ощущение, что он хотел сказать что‑то другое.

Заводит руку за голову, потирает шею, отступает на шаг. Впервые мне кажется, что я его пугаю. Забавная мысль. Такого огромного и сурового и пугаю.

— Послушай, — выдыхает он, отворачиваясь к окну. — Нужно кое‑что обсудить… — кидает взгляд на кровать.

Ну конечно!

— Думаю, что пока не познакомимся чуть ближе, кто‑то поспит в другой комнате, — опережаю его.

Не то, чтобы я против эм… простимулировать память, но, честно говоря, он выглядит настолько растерянным, что боюсь, начнет тыкать не туда. А это не предел мечтаний для девушки в моем состоянии.

Михаил резко разворачивается, смотря на меня совершенно ошарашенным взглядом. Что? Неужели готов был кинуться на амбразуру восстановления моей памяти со всей прытью? Губ трогает едва сдерживаемая улыбка. В принципе, если приглушить свет, задернуть шторы, вручить ему хорошую бритву…

Я чуть наклоняю голову, изучая силуэт мужчины в полный рост. Вообще, перспектива на лицо: крепкие ноги, широкие плечи, где надо — бугор. За что‑то же я должна была его полюбить, так почему не за отличную мужскую генетику? Муж рассматривает меня в ответ. Так, словно это он потерял память и впервые видит меня.

Затем делает очередной шумный выдох и быстро выходит из комнаты.

— Я за Марселем, — информирует, уже вдевая ноги в ботинки.

— Ты обижаешься? — выхожу в прихожую вслед за ним.

— Нет, — следует мгновенно. — Совсем нет, — хмыкает, но не насмешливо, а скорее растерянно.

— Хорошо, — пожимаю плечами. — Скоро вернешься?

— Часа через два.

Я киваю. Окей.

Миша выходит, закрывает за собой дверь на ключ. Я отправляюсь исследовать свою квартиру дальше. Так странно, кроме того островка с моими следами в спальне — все совершенно чужое. Особенно детская.

В конце концов оседаю на кухне. Вытаскиваю из холодильника початую бутылку испанского вина — любимого — наливаю бокал и делаю большой глоток.

Оптимизм это все, конечно, хорошо, но вы пробовали пить?