Шрифт:
Закладка:
— И взял ремень! Лучшее средство от лени, — неожиданно вставил Виктор и глупо хихикнул.
Ижина покосилась на него, а Неженцев невозмутимо заметил, что не во всех семьях одинаковые правы; любовь к ремню — дело вкуса…
Точно водой окатили, все внутри похолодело, только щеки горели огнем.
— А вообще, я очень жалею, что пренебрегал учебой, — со вздохом сказал Вадим.
— Ну, нет, вы так добри граете, — ответила Ижина. — Ах, як бы мне, да юж поздне. Одешло время… — И тряхнула головой, словно желая избавиться от навязчивой мысли.
— Бросьте вы горевать, учиться никогда не поздно. У вас чудесный голос, и грусть вам совсем не к лицу. — Последние слова Неженцева прозвучали с таким участием, что Виктору стало не по себе. — Ведь я же говорил вам, что поездку не так уж трудно устроить. По всей вероятности, наладится культурный обмен… Будьте уверены, я еще встречу вас на Белорусском вокзале. Во всяком случае… поговорю с отцом… Главное, у вас все данные. — Неженцев растопырил руки и даже обернулся к Виктору, как бы ожидая поддержки, — абсолютные данные: внешность, слух и, наконец, боевая биография…
— Вот именно, — вставил Виктор, — обойдется без блата…
— При чем тут блат? — Вадим пожал плечами.
Виктор на чем свет стоит ругал себя за то, что решился прийти сюда. А Неженцев снова старался занять Ижину. Девчонка хмурилась, встречая на себе упорный взгляд Виктора. Он сидел как на угольях, хотел уйти и не мог, и от этого еще больше ненавидел себя.
— …Но почему бы вам не спеть? Я сыграю, вы отлично уловите… Ну, хоть без слов… Проба голоса.
— Я буду по-русски… У нас в отряде русские спевали.
— О! Совсем здорово.
Ижина вполголоса напела, он быстро схватил мелодию.
Зазвучали грустные аккорды…
И песенка была до слез простая. Виктор закрыл глаза, жадно ловя метельные звуки.
Лети, мой голубь милый,
Сизокрылый.
Лети скорей
Через реки, леса и долы
К родному дому,
К любви моей.
Скажи, что я не скоро
Покину горы
В краю чужом,
Я с друзьями в грозу, ненастье
Защищаю весну и счастье,
Далекий дом.
Музыка заполнила все существо Виктора. Он вдруг ощутил в себе столько силы, такую нежность, что хотелось поделиться ею с людьми, всех, всех сделать счастливыми. Он позабыл про Неженцева, будто его и не было. Это он, Виктор, склонясь над роялем, играл для нее, для Ижины. Только еще лучше, вот тут громче, а здесь совсем тихо, чуть слышно… Ижина кончила петь, а рояль все звенел.
Что мог он, Виктор, предложить этой девушке?.. Ни кола ни двора, хоть сам, оставайся в порядке культурного обмена. И выходит, не судьба им быть вместе. Все идет как надо, и никто не виноват…
— Не пройтись ли нам? Вы покажете сад.
Это говорил Неженцев. Виктор поднялся, собираясь уйти.
— Хорошо. Я покажу… вам обоим. Только одэгну туфли. Една минута.
Присела в поклоне и прыгнула с крылечка. С порога беседки Виктор смотрел на мелькавшее среди зелени белое платьице. Ноги точно приковало к дощатому полу, он не знал, сколько прошло времени. Обернулся. Неженцев встал со стульчика, зевнул, потянувшись, сорвал свисавший с потолка листок плюща.
— Понравилась? — не зная зачем, спросил Виктор.
— Ничего, смазливая. А что? Не собираешься ли ты бросить в меня несуществующую перчатку? Не стоит трудиться. — Неженцев сунул руку за борт кителя, усмехнулся. Тонкая коричневая бровь его затрепетала в изломе. У Виктора застучало в висках, язык деревянно повернулся во рту.
— А… как же, как же бдительность…
— О, не исключается. Легкое увлечение. — Неженцев даже подмигнул неловко и как бы с издевочкой. — Дорожная встреча. Да что с тобой? — И, попятившись, деланно расхохотался. — Никак ты серьезно, чудак-рыбак. Ну, ладно, во всяком случае, мужчина должен быть рыцарем, загадкой, а вздыхать, открыто вешаться на шею… Пойми! Плюс на минус дает минус. Простая математика.
Рука Виктора, сжимавшая ремень, сорвалась, и Вадим, переломившись надвое, плюхнулся на скамью. Потом вскочил и опять опустился: почему-то не сопротивляясь, ошалело глядя куда-то мимо Виктора.
— Ты с ума сошел… Это… оскорбление мундира.
— А то, что за мундиром, не в счет?
Оглянувшись, Виктор увидел у входа застывшую в испуге Ижину.
Неженцев, тяжело дыша, быстро оправил гимнастерку.
— Стыдитесь! И скажите спасибо, что я не дерусь в присутствии женщин.
Виктор, как пьяный, сошел с крыльца. На миг задержался возле Ижины, тупо уставясь в нее мутными от слез глазами.
— Простите. Он не дерется из-за женщин. Он рыцарь и готов к математическим действиям. Пожалуйста! Я вам не помешаю. Ха-ха!
— То мерзко, мерзко! — вскрикнула Ижина и прижала к глазам кулачки, нежные и в голубых прожилках.
* * *
Минул день, другой. Солдаты отсыпались в палатках под дымящимся от воды брезентом. Небо точно вылиняло, затянулось марлей облаков. Неженцев пропадал в саду, майор — тоже. Виктор не находил себе места, бесцельно бродил по поляне. Потом залезал в душную кабину ЗИСа, обливаясь потом, листал потрепанного «Тома Сойера», валявшегося в ординарском скарбе Потаповича. В горах перекатывалось орудийное эхо, — видно, из Карпат все еще выкуривали остатки фашистских войск. Солнце жгло сквозь пыльные стекла. Том, спасаясь от бандитов, плутал в лабиринте пещеры вместе с напуганной, притихшей девчонкой. Он представлялся похожим на Неженцева, такой же, верно, и тот был в детстве — красивенький шалун-озорник. А Гек вроде Виктора — грубятина, таких девчонки не любят…
Ижина не шла у него из головы. После случая в беседке они не виделись. И зачем все это было? Противно вспомнить. Вот уж действительно руби деревцо по себе.
В душе поднывало. Хоть бы скорее сняться с места. А что дальше? И чем она так взяла его: глазками, голосом, доверчивостью? Не будь Неженцева, привыкла бы к нему. И все было бы хорошо… Что — хорошо? Всплывали в памяти ее руки, лицо и как она бежала к дверям в халатике… Мучась, он
