Служитель прошёл в самую глубь комнаты, остановился у изголовья одной койки, отдёрнул занавеску и сказал:

— Вот твой отец.

Мальчик заплакал, уронил узелок и припал головой к плечу больного; потом взял его за руку, которая неподвижно лежала поверх одеяла. Больной не шевельнулся. Мальчик встал, взглянул на отца и снова заплакал. Тогда больной посмотрел на него пристальным взглядом и, казалось, узнал его. Но губы его не шевельнулись — он не сказал ничего.

Бедный тата, как он изменился! Мальчик никогда бы не узнал его. Волосы у него поседели; борода выросла; лицо распухло и было какого-то кирпично-красного цвета; кожа стала блестящей, вся натянулась; глаза заплыли; губы вздулись — его совсем нельзя было узнать. Только лоб и брови как будто напоминали отца. Больной тяжело дышал.

— Тата, тата мой! — сказал мальчик. — Это я, ты не узнаёшь меня? Я Чичильо, твой Чичильо! Я приехал из деревни, меня мать послала. Посмотри на меня хорошенько. Ты не узнаёшь меня? Скажи мне что-нибудь…

По больной, после того как он так пристально посмотрел на мальчика, закрыл глаза.

— Тата! Тата! Что с тобой? Это я, Чичильо, твой сын.

Больной лежал неподвижно и тяжело дышал.

Тогда мальчик, всё ещё продолжая плакать, взял стул, сел у постели больного и, не сводя с него глаз, стал ждать.

«Доктор придёт сюда непременно, и он мне скажет что-нибудь», — подумал он.

Грустные мысли об отце одна за другой приходили к нему. Вспомнился ему день отъезда отца, прощание с ним на пароходе, надежды, какие возлагала семья на этот его отъезд, отчаяние матери, когда она получила письмо. И на минуту мелькнула в голове мысль о смерти отца; он представил себе мать, одетую в чёрное платье; видел свою семью в страшной нищете.

Так сидел он долго.

Вдруг чья-то лёгкая рука коснулась его плеча. Он обернулся. Это была сестра милосердия.

— Что с моим отцом? — быстро спросил он.

— Это твой отец? — ласково сказала сестра.

— Да, это мой отец. Я пришёл… Что с ним?

— Мужайся, мой мальчик, — ответила сестра. — Сейчас придёт доктор.

И она ушла, не сказав больше ничего. Спустя полчаса раздался звонок, и мальчик увидел входившего в палату доктора со своим ассистентом. За ними шли сестра милосердия и служитель. Они начали обход, останавливаясь у каждой койки. Мальчику казалось, что прошло бесконечно много времени, пока он ждал-, когда они подойдут к нему; чем ближе подходил доктор, тем страшнее ему становилось. Наконец доктор подошёл к соседней койке. Доктор был высокий, сутулый старик с серьёзным лицом. Раньше чем он отошёл от соседней койки, мальчик встал, а когда доктор подошёл к нему, он заплакал.

Доктор посмотрел на него.

— Это сын больного, — сказала сестра. — Он только сегодня утром пришёл из деревни.

Доктор положил руку мальчику на плечо, потом наклонился над больным, пощупал ему пульс, потрогал лоб и задал сестре несколько вопросов, на которые она ответила:

— Ничего нового.

Доктор постоял немного, задумавшись, потом сказал:

— Продолжайте делать всё то же.

Тогда мальчик собрался с духом и спросил сквозь слёзы:

— Что с моим отцом?

— Не теряй бодрости, сынок, — ответил доктор, снова положив ему на плечо руку. — Твой отец тяжело болен — у него рожа лица, но надежда на выздоровление есть. Оставайся здесь, ухаживай за отцом. Твоё присутствие, может быть, принесёт ему пользу.

— Но он не узнаёт меня! — с отчаянием воскликнул мальчик.

— Он узнает тебя… Может быть, завтра. Будем надеяться на лучшее. Не теряй мужества…

Мальчику хотелось бы ещё о многом спросить доктора, но он не решился. Доктор продолжал свой обход.

И вот мальчик начал свою жизнь в больнице. Он ухаживал за отцом, но ничего не мог для него сделать. Он только поправлял ему одеяло, дотрагивался до его руки или отгонял от него мух. Каждый раз, когда отец стонал, он наклонялся к нему; и когда сестра приносила питьё, он брал у неё из рук стакан или ложку я сам поил отца. Больной иногда смотрел на него, но, казалось, не узнавал, хотя взгляд его всё чаще и чаше останавливался на мальчике, особенно когда тот плакал и вытирал платком глаза.

Так прошёл первый день.

Ночью мальчик спал на двух стульях в углу палаты, а наутро снова сидел у постели больного. В этот день мальчику показалось, что в глазах больного мелькнул проблеск сознания. Ему показалось даже, что в ответ на его ласковые слова в глазах отца на мгновение появилось выражение благодарности и что губы его зашевелились, как будто он хотел что-то сказать. Забываясь на мгновение и потом открывая глаза, он, казалось, искал глазами свою маленькую сиделку. Доктор, который приходил два раза в день, заметил, что больному немного лучше.

Вечером, когда мальчик давал отцу пить, ему показалось, что на его распухших губах появилась чуть заметная улыбка. Тогда он начал утешать себя и думал о том, что отец выздоровеет. В надежде, что он, может быть, слышит его, он старался говорить с ним; он рассказывал ему о матери, о маленькой сестре, о том, как они вернутся домой. Он говорил долго, горячо, ласково. И хотя он сомневался в том, что отец понимает его, он всё-таки продолжал говорить, потому что ему казалось, что больной с удовольствием прислушивается к звуку его голоса.

Так прошёл и этот второй день, и третий, и четвёртый, а больному становилось то немного лучше, то вдруг внезапно наступало ухудшение. Мальчик так сильно поглощён был уходом за отцом, что едва успевал съесть два раза в день немного хлеба с сыром, которые приносила ему сестра милосердия. Он не замечал ничего из того, что делалось вокруг: он не видел, как умирали больные, как неожиданно среди ночи вдруг прибегала сестра, как плакали и отчаивались родные, когда уходили из больницы без всякой надежды на выздоровление своих близких. Он не видел всех тяжёлых и печальных картин больничной жизни, которые в другое время, конечно, поразили бы его и привели в ужас.

Шли часы и дни, а мальчик всё время был около своего «таты». Внимательный, заботливый, он трепетал при каждом стоне, при каждом взгляде больного, переходя ежеминутно от надежды, которая наполняла его радостью, к отчаянию, которое леденило его сердце.

На пятый день больному вдруг стало хуже. На вопрос мальчика доктор только покачал головой, как будто хотел сказать: «Всё кончено».

Чпчильо упал на стул и разразился рыданьями. И всё-таки его утешало немного, что сознание медленно и