Он медленно выбрался из кресла, побрел в прихожую. Я услышал детский голос, всего пару фраз, и Тнота вернулся. Он бессильно опустился в кресло и уставился на пламя свечи, будто уже забыл, кто я и зачем пришел.

Настроение у меня упало ниже мышиного брюха. До чего докатился Тнота. И как угораздило-то? Я жил посреди жуткого дерьма, но мой приятель умудрился влезть еще глубже. Может, это оттого, что рядом с ним был хороший человек, и теперь его нет. А может, и совсем не оттого.

Я знаю, как Пустота забирает людей. Усталость не отпускает, давит, висит чугуном где-то за глазами, и хочется расслабиться, уснуть, умереть. Пусть мир суетится там, за опущенными веками, без тебя. Усталость подталкивает к отчаянным попыткам что-то изменить и тут же шепчет об их бесполезности. Потерянного не вернуть, а бутылка вроде бы помогает забыться на пару часов… Но на самом деле она не помогает, а делает хуже.

Пустота пожирала Тноту, и проблема была не только в пьянстве. Он прижимал уцелевшей рукой кувшин с пивом к груди, будто ребенка, и, глядя на пламя свечи, беззвучно шевелил губами.

Я встал, подошел к древнему сундуку, открыл, покопался. Старые истертые инструменты, и все.

– С гусями были проблемы? – осведомился я.

Тнота покачал головой. Похоже, гуси его не интересовали. Он снова уставился в темноту.

Я закрыл сундук, перешел к платяному шкафу. В первом ящике лежали аккуратно сложенные посудные полотенца. Кто-то здесь создавал уют, гордился его честными чистыми мелочами. Нетронутый кусочек Гиральтова мира.

– Давно ты слышал о Дантри и Малдоне? Получал вести от них?

– С твоего последнего визита – нет, – ответил Тнота так, будто все это не было важным, будто их дела не стоили выеденного яйца.

В других ящиках обнаружились столовое серебро, старая бутыль со снадобьем от всех болезней сразу, тарелки и документы. Тнота молча, с полным безразличием смотрел, как я копаюсь в его вещах.

– Пару месяцев назад приезжали люди из Цитадели, спрашивали о тебе.

– Есть идеи, зачем?

Тнота пожал плечами. Вернее, попытался.

– Наверное, как обычно.

– Пусть Давандейн хоть кипятком обгадится, – съязвил я. – А ты сегодня неразговорчивый. Я думал, будешь рад меня видеть.

– Ну да, – подтвердил Тнота и приложил кувшин к губам.

Пиво потекло ему на бороду и грудь. Кожа покрылась бисеринками пота. Видал я его и пьяным вдупель, и расстроенным донельзя, но это… Ладно, пусть здоровье ни к черту, но зачем так опускаться?

Я открыл стеклянную дверцу дедовских ходиков. Внизу, под маятником, лежала парочка старых одеял. И под ними что-то шевелилось.

Ага.

– Попался, – объявил я и откинул одеяла.

Вороний мор принес не только дождь. В мир за Мороком выпустили тьму, жуткую, увечащую все, чего она касалась. С неба падали сотни ворон с выжженными глазами, и потому мор прозвали Вороньим. На дальнем юге на целый год пропал оранжевый цвет. Обитатели Пайра почти месяц говорили задом наперед. А у нас объявилась порода плотоядных гусей с клыкастыми клювами, выжиравших целые деревни, пока фермеры их не перебили. Но из всех новых мерзостей, явившихся досаждать миру, самыми мерзкими были «сосуны».

Под одеялами обнаружилось нечто человекоподобное, длиной дюймов восемь, молочно-белое, нескладное, будто наспех вылепленное из глины. Тварюга уставилась на меня. Ее морда жутко напоминала лицо Тноты. Похоже, она находилась тут уже давно. Может, с месяц.

Потревоженный «сосун» попытался заползти под одеяло, раззявил пасть и пронзительно заверещал. Я аккуратно взял его за шею. Тварюги были хоть и мелкими, но кусачими.

– Погляди-ка, что здесь.

Обнявший пиво Тнота безразлично смотрел на барахтающуюся мерзость.

– Извини, будет больно, – предупредил я.

Положил «сосуна» на пол, прижал сапогом и надавил на тварюгу всем весом. Хрустнуло – расплющилась грудная клетка, размозжился крошечный череп. «Сосун» предсмертно завизжал. Я топнул изо всех сил раз, другой. Слетев с крюка на стене, об пол грохнулась сковородка.

Тнота еще пару секунд безучастно глядел на меня, а потом на него накатило. Вся жизнь, которую оттянул «сосун», волной хлынула назад. Тнота задергался в кресле.

«Сосуны» питались, главным образом, человеческой волей и силой, со временем принимали обличье жертвы, и чем дальше, тем было хуже. Они росли. Я слышал, что в одной тюрьме тварь превратилась в полное подобие человека, хотя обычно их находят и убивают задолго до того. «Сосуны», этот гнусный выкидыш драки Безымянных с Королями, сделались в княжествах настоящей чумой.

Тнота, словно вытащенный из воды, судорожно вдохнул. Согнулся пополам, будто от хорошего тычка в живот. Я спокойно ждал, пока бедняга придет в себя, изображал невозмутимость, но на самом деле очень злился. Я же верил Тноте, полагался на него. Он мог бы и сообразить. Учили же, что искать и чего бояться.

– О мать моя, ох ети меня, Рихальт, у нас проблемы!

– Наши проблемы – вот эта дрянь на полу, – заметил я.

– Да не она!

Тнота быстро дышал, как если бы целый год задыхался и только сейчас понял, насколько ему не хватало воздуха. Он моргал, пытался сосредоточиться.

– Гиральт! Его куда-то забрали. С юга явился жуткий ублюдок, искал тебя.

– Меня?

– Ну да. Он притащился с этой тварью и сказал, что, если я хоть пальцем ее трону, мне принесут глаза Гиральта.

Тнота умолк, тряхнул головой, шлепнул себя ладонью по виску, словно хотел выбить из памяти боль.

– Рихальт, тебе надо сматываться. Тот мальчишка приходит каждый день проверять, не здесь ли ты.

Колесики в моем мозгу повернулись и щелкнули.

– А ты должен был задержать меня до их прихода?

Тнота промолчал, но я прочел в его глазах и страх за любимого, и отвращение к себе за предательство друга. Хотя Тноту винить не имело смысла. «Сосун» вытянул из него всю волю к сопротивлению. Я растер подошвой последние ошметки гнусной твари.

– Прости.

– Сколько у меня времени?

– Зависит от того, хочешь ты бежать или драться.

Мне хватило пары секунд, чтобы решить.

– У тебя есть порох? Пули?

– В том же сундуке, где и раньше.

Я принялся разминать пальцы. Они громко захрустели в повисшей тишине.

– Скажи им привести Гиральта. Я буду в «Саве».