Дома Петина мать пробовала возражать против нашей находки, но Петя так упрашивал, что Прасковья Дмитриевна наконец согласилась.

— Ладно уж, держи, только отец всё равно не позволит, — в заключение сказала она.

Но отец разрешил, и лисёнок остался. Первым делом Петя притащил из сарая ящик, и мы принялись за устройство клетки. Одну сторону затянули сеткой, прорезали дверцу, а когда всё было готово, постелили туда солому и пустили лисёнка. Маленький пленник сразу спрятался в самый тёмный угол ящика и отказался от предложенного ему мяса.

Весь остаток дня лисёнок просидел в углу, а когда наступила ночь, начал скулить, тявкать и так царапал лапками сетку, что даже сорвал себе палец. Петя очень огорчился, увидев утром раненую лапку лисёнка, но мы его утешили, сказав, что зато лисёнок меченый и если уйдёт, то сразу узнаем по следу.

Следующие дни мы только и делали, что пытались приручить маленького дикаря. Однако все наши старания были тщетны. Едва кто-нибудь подходил к клетке, как он тут же забивался в свой угол и сердито ворчал. Дагона это время мы с цепи не спускали. Ведь он мог разорвать тонкую сетку ящика и загрызть лисёнка.

Но как-то, сидя с Петей на крыльце, мы вдруг услышали звон цепи, обернулись и, к своему ужасу, увидели Дагона. Он сорвался с привязи и теперь направлялся прямо к лисёнку.

— Дагон, назад! Дагон! — закричала я, бросаясь к нему.

Но было поздно. Дагон уже стоял около клетки. Шерсть у него поднялась дыбом, и он, злобно рыча, уже готов был броситься на малыша. Но лисёнок, вместо того чтобы спрятаться от огромной злой собаки, вдруг заскулил и пополз к ней навстречу. Он вилял хвостом, лез чуть ли не в самую пасть собаки и всё старался её лизнуть.

Такой приём, по-видимому, смутил и самого Дагона. Стоявшая дыбом шерсть легла, и уже без всякой злобы он старался обнюхать через сетку скулившего малыша. Потом завилял хвостом и лизнул зверька…

С этого дня между собакой и лисёнком завязалась дружба. Как только спускали Дагона с цепи, он прежде всего бежал к своему новому другу. И вот — один за решёткой, а другой на свободе — затевали они игру. Лисёнок хватал в зубы какую-нибудь косточку или соломинку, бегал по ящику и всем своим видом приглашал собаку поиграть. А Дагон, словно щенок, прыгал около ящика и лаял. Но лай у него был теперь не сердитый, и лисёнок его не боялся. Нам с Петей очень нравилась такая дружба. Мы даже не огорчались, что зверёк по-прежнему нас дичился и никак не привыкал.

Впрочем, мы и сами больше не пытались его приручать, так как решили, когда наш пленник подрастёт, выпустить его на свободу.

К концу лета лисёнок не только вырос, но и изменился. Мордочка у него заострилась, хвост вытянулся, шерсть стала рыжая, совсем как у взрослой лисы. Он по-прежнему дружил с Дагоном, но прыгать и играть в ящике уже не мог. Лисёнок стал такой большой, что в старом помещении ему было тесно.

— А что, если его выпустить в лес теперь? — предложила я как-то Пете. — Он уже вырос и, пожалуй, сумеет раздобыть себе еду.

Петя сразу согласился, и тут же, не откладывая дела, мы пустили к нему последний раз Дагона. Потом посадили собаку на цепь, а ящик вместе с лисёнком отнесли к лесу. Поставили, открыли дверцу и отошли в сторону.

Увидев открытую дверцу, лисёнок подошёл к самому её краю, высунул голову и начал оглядываться. Затем осторожно ступил на траву и вдруг как-то скачками бросился в лес. Раза два мы видели, как он мелькнул среди деревьев и скрылся в кустах.

Нам даже стало жалко, что лисёнок ушёл. Мы долго смотрели в ту сторону, где он исчез, а потом Петя грустно вздохнул и, проходя мимо Дагона, сказал:

— Ну, вот и ушёл твой дружок.

Не знаю, скучал ли Дагон без своего друга или нам это казалось, только и в этот и в следующий день он всё лежал и плохо ел.

Нам тоже было скучно без лисёнка. Мы с Петей даже специально ходили в лес и всё смотрели: не покажется ли он где случайно. Но сколько ни ходили, сколько ни смотрели, лисёнка так и не видели.

Прошла осень, наступила зима. За это время Иван Петрович много раз бывал с Дагоном на охоте. И не было случая, чтобы он возвращался домой без добычи: то у пояса висел убитый заяц, то свисала с плеча красавица лисица.

Увидев убитую лису, Петя первым делом бросался к ней, чтобы посмотреть лапу. Он всё боялся, как бы не убили лисёнка.

— Папа, — каждый раз спрашивал он отца, — а если Дагон на воле встретит нашу лису, тронет он её или нет? Ведь они дружили.

— Мало что дружили, — отвечал лесник. — Разве у собаки со зверем может дружба быть? Пока в доме жила, вроде как своя, а ушла в лес — тут уж не попадайся.

— А ты, папа, всё-таки на след поглядывай, — не унимался Петя. — Если увидишь — на правой лапе пальца нет, значит, наша, не стреляй.

Петя был твёрдо уверен, что Дагон своего лисёнка не тронет. Он беспокоился только о том, как бы его не подстрелил отец.

Однако лиса с приметной лапой не попадалась. Очевидно, она ушла в другой лес, и Петя успокоился.

Но вот однажды, уже к концу зимы, когда Иван Петрович шёл с Дагоном на охоту, тот вдруг поднял лису. Иван Петрович сразу догадался, что это не заяц. Если Дагон гнал зайца, он лаял часто, заливисто, а если лису, то редко и злобно.

Лиса, видно, попалась не очень опытная. Она шла почти по ровному кругу, и Иван Петрович, примерно определив, где должен пройти зверь, поспешил ему наперерез.

Но что это? Почему Дагон внезапно смолк? Лесник забеспокоился. Быть может, собаку перехватил волк, это тоже случается. И он почти бегом направился в ту сторону, откуда последний раз слышался голос собаки. Он не прошёл и двухсот шагов, как наткнулся на след собаки и лисы. Следы шли через овражек и уходили дальше в мелкий кустарник, откуда доносился чей-то визг.

«Лиса визжит», — сразу догадался Иван Петрович, перепрыгнул овражек, раздвинул кусты и остолбенел… На небольшой лесной полянке стоял Дагон, а перед ним, визжа и виляя хвостом, ползала