Шрифт:
Закладка:
Шел пятый час вечера. При первом залпе Александра Федоровна упала на колени и стала горячо молиться. Она никогда ранее так не молилась. Встав с колен, обратилась к сыну:
– Запомни этот день, Саша! Там твой отец, твой государь!
– Что скажет Европа! – сокрушенно восклицала Мария Федоровна.
Испуганный сын уставился на Александру Федоровну большими глазами.
– Мама, мама! Что с тобою?
У новой государыни от нервного потрясения начала трястись голова, и это осталось у нее на всю жизнь.
Сашу пытались отправить во внутренние комнаты, но он не захотел, вместе с матерью стал дожидаться возвращения императора. Оба бросились на звук его шагов и встретились на деревянной лестнице. Николай обнял их обоих.
– Ты жив! Ты жив! – только и повторяла Александра Федоровна. – А нас тут чуть не захватили…
– Знаю. Ах, сердце мое, – устало сказал он, – самое удивительное в этой истории – это то, что вас не захватили, что нас с Михаилом не пристрелили в толпе. Само милосердие Божие правило к лучшему и спасло нас. Все позади, позади… Больше такого не случится!
Маленький Саша прижался к его боку и всхлипывал.
– А тебе должно быть стыдно! – строго сказал отец. – Сегодня ты стал наследником престола.
И почувствовав облегчение и уверенность в себе, схватил Сашку на руки и вынес на двор, где стояли столь дорогие ему отныне саперы.
– Слушайте, ребята! – громко скомандовал он. – Я не нуждаюсь в защите, но вот его я вверяю вашей охране! Вы его полюбите, как я сам люблю!
На всю жизнь запомнил будущий Царь-Освободитель, как страшные, усатые мужики, пахнущие мокрым шинельным сукном, табаком и потом, окружили его, целовали руки и ноги, а он лишь теснее прижимался к широкой отцовской груди.
Наступил вечер. Зимний дворец, превратившийся не то в военный штаб, не то в бивуак, гудел от разговоров. Людей прибыло много больше, чем днем. Все высшее общество терпеливо ожидало возле дворцовой церкви.
В седьмом часу показались Николай Павлович в Преображенском мундире и Александра Федоровна в белоснежном русском платье. За ними следовали императрица-мать, великий князь Михаил и новый наследник Александр Николаевич в голубом гусарском мундире с голубой лентой через плечо.
Митрополит Серафим вышел к ним навстречу с крестом и святой водой. Служба была недолгой. Николай и Александра стояли на царском месте на коленях и тихо повторяли слова молитвы. Когда хор грянул «Многая лета», они взглянули друг на друга и с умилением увидели на глазах слезы.
Но долгий день на этом не закончился. Ночью начались аресты, а многие мятежники сами приходили во дворец сдаваться. Николай несколько раз за ночь проведывал жену, которая легла, окруженная детьми. Он называл ей фамилии арестованных и печально улыбался ее неверию. Сказал, что сабельная рана барона Фредерикса не тяжела, а Милорадович скончался. Случилось это уже под утро.
Нехотя наступал серенький, мутный рассвет.
Декабристы были казнены на рассвете 13 июля 1826 года.
22 августа в Москве состоялась коронация Николая I.
Эти два события стали огромным потрясением и сильно повлияли на формирование личности Александра Николаевича. Как ни огораживали его играми, товарищами, учебой, он многое видел, слышал, чувствовал и пытался понять в той мере, в какой это возможно восьмилетнему человеку.
Он видел состояние отца. Николай Павлович писал матери 12 июля 1826 года: «…у меня прямо какая-то лихорадка, у меня положительно голова идет кругом. Если к этому еще добавить, что меня бомбардируют письмами, из которых одни полны отчаяния, другие написаны в состоянии умопомешательства, то уверяю вас, дорогая матушка, что одно лишь сознание ужаснейшего долга заставляет меня переносить подобную пытку».
В дворянских гостиных говорили, теперь уже шепотком, что Александр I в первые дни своего царствования выпустил всех узников Петропавловской крепости, так что один из них написал на двери своей темницы: «Свободно от постоя». Братец же начал с тюрем, каторги и казни. Стоит ли дальше ждать добра?
Припоминали и многочисленные рассказы о Николае, еще великом князе. То он при фронте разругал офицера лейб-егерского полка В.С. Норова и, стукнувши ногою по земле, обрызгал его грязью. Норов подал в отставку, и все офицеры полка сделали то же самое. Это было сочтено за бунт. Норова и многих офицеров перевели тем же чином в армейские полки. Как-то на учении великий князь до того забылся, что хотел схватить офицера Самойлова за воротник. Тот ответил ему: «Ваше высочество, у меня шпага в руке». Николай отступил, промолчал, но ответа не забыл и после декабрьского мятежа два раза осведомлялся, не замешан ли Самойлов. По счастию, он не был замешан. Норов же оказался членом «Союза благоденствия» и Южного общества, был арестован в Москве и осужден по II разряду на каторжные работы.
Меньше говорили о великодушии нового царя. Тяжело заболевшему Карамзину он отпустил 50 тысяч рублей на лечение и снарядил фрегат для поездки историка за границу.
Существенно дополняют облик Николая его письма к брату Михаилу. Так, 9 мая 1826 года он писал из Петербурга в Москву: «…Я получил сегодня после обеда твое письмо, любезный Михайло, и благодарен тебе весьма за оное, но не за „ваше величество“. Я не понимаю, что тебе за охота дурачиться; а еще менее понимаю, как можно в партикулярном письме, разве в шутку, себе позволить с братом выражение, которое походит на насмешку. Я прошу тебя серьезно переменить этот тон, который меж братьями вовсе неприличен.
Оставайся в Москве, покуда матушке угодно или жене твоей нужно будет… Твой навеки друг и брат Н.».
Невозможно в жизни государственного деятеля отделить сугубо личное от делового, все взаимопереплетено. И как же много разного было перемешано в личности Николая…
Письмо из Царского Села от 12 июля 1826 года: «…Чем мне было тебе воздать за 14 число и за твое усердие и дружбу! Я придумал – и желаю, чтоб тебе столь же было приятно, как мне от души желательно – те четыре орудия, которыми все решилось, прошу тебя принять в память этого дня в знак нашей старой ребячьей дружбы, с которой росли, с которой и умру. Твой верный брат и истинный мученик. Н.».
Разговоры о коронации Николая Павловича пошли с апреля месяца. Думали совершить ее в июне, но 4 мая пришло известие о кончине императрицы Елизаветы Алексеевны. Был объявлен траур на полгода, и коронация перенесена.
Разговоры и толки не прекращались, и потому было решено сократить траур и провести церемонию в августе. Начались приготовления.
Двор прибыл в Москву 20 июля. Государь и государыня по традиции остановились в Петровском замке, а утром следующего дня торжественно въехали в Первопрестольную. Императрица ехала с великим князем Александром Николаевичем в карете, а император рядом верхом. С ними были великий князь Михаил Павлович, брат императрицы прусский принц Фридрих-Вильгельм (будущий король Пруссии), большая свита, послы от иностранных дворов.
