Все в жизни Луизы медленно и незаметно покатилось вниз. Она осталась одна, молодость растаяла, как мороженое, мадам Бельмонт не стало, и даже дом превратился в собственную тень. Прежние жильцы съехали, других не нашлось. Луиза решила продать его за цену, которую предложат, и начать новую жизнь в другом месте, и тут занимавшийся делом о наследстве нотариус вручил ей сто тысяч франков. Деньги оставили давние жильцы, знавшие Луизу девочкой, очень ее любившие и хотевшие обеспечить малышке счастливое будущее. К первоначальной сумме добавились еще и двадцать четыре тысячи – проценты от удачных вложений мадам Бельмонт за двадцать лет. Луиза не разбогатела, но могла сохранить дом и даже обновить его.

Она пригласила подрядчика и подробно обсудила с ним расценки, а потом договорилась встретиться после работы, чтобы заключить договор, но в середине дня мальчишки-газетчики с улицы Дамремон закричали: «Война!» Объявили всеобщую мобилизацию, и ремонт пришлось отложить до лучших времен.

Вернувшись из больницы, Луиза долго стояла во дворе и смотрела на небольшое строение, которое ее отец использовал как склад, а мать сдавала за смешную цену (было бы глупо просить больше за жилье без удобств!). В том, что ей довелось пережить, было нечто грандиозное, ошеломляющее, вернувшее ее в те времена, когда помещение арендовали двое ее благодетелей. С тех пор здесь никто не жил, но каждые два-три года Луиза собиралась с силами и устраивала генеральную уборку – проветривала и выбрасывала барахло, от которого не избавилась в прошлый раз. В большой комнате с низким потолком, но широкими окнами из всей мебели остались только угольная печь-буржуйка, ширма с пастушками и овечками да нелепая оттоманка в стиле «почти Директории», вся в фестонах и позолоте, левосторонняя, с подлокотником в виде напыжившегося лебедя. Луиза по какой-то неведомой причине отдала перетянуть ее, после чего оставила «жить» на чердаке.

Она еще раз обвела взглядом пристройку, глинобитный двор, дом, и они показались ей олицетворением собственной жизни. К глазам подступили слезы, судорога перехватила горло, ноги стали ватными, она сделала несколько шагов и опустилась на ступеньку трухлявой лестницы, где можно было запросто подвернуть ногу. В памяти Луизы всплыла изуродованная голова доктора Тирьона, потом ее заслонили лица двух ветеранов, которые когда-то нашли здесь приют.

Эдуар Перикур всегда носил маску – осколком снаряда ему снесло нижнюю половину лица, – и десятилетняя Луиза заходила после школы, чтобы украшать маски «под настроение» жемчужинами и лентами и разрисовывать их красками. Она уже в то время была немногословна, трудилась с большим старанием, терпеливо вслушивалась в хрипловатое, со свистом дыхание Эдуара, смотрела в его добрые глаза. Ни у кого не было таких чу́дных глаз, как у этого человека. Увечный двадцатипятилетний ветеран Великой войны и маленькая девочка, рано лишившаяся отца, незаметно для окружающих крепко подружились.

Когда Луиза стала свидетельницей самоубийства доктора, старая рана, причиненная разлукой с Эдуаром, снова открылась.

Эдуар Перикур и его товарищ Альбер Майяр затеяли аферу – они продавали несуществующие надгробия и заработали целое состояние. Их, конечно же, разоблачили, случился ужасный скандал, и им надо было бежать. Прощаясь, Луиза обвела указательным пальцем страшное лицо друга и спросила: «Ты вернешься проститься со мной?»

Эдуар кивнул: «Конечно…» – что означало «нет».

На следующий день Альбер – он был жуткий трус и вечно вытирал потные ладони о брюки – смылся с молоденькой служанкой и кучей денег.

А Эдуар остался – и покончил с собой, бросившись под колеса машины.

Продажа никогда не существовавших памятников была для него всего лишь отсрочкой, взятой взаймы у Смерти.

Только много позже, в тридцать лет, Луиза узнала, как сложна была жизнь ее взрослого друга, и тогда же поняла, что сама как будто застыла во времени.

Она заплакала еще горше.

В почтовом ящике обнаружилось письмо из школы – администрация интересовалась причиной ее отсутствия. Она, не вдаваясь в детали, ответила, что сможет приступить к занятиям через несколько дней, и вдруг почувствовала такую усталость, что легла и проспала шестнадцать часов подряд.

Пробудившись, Луиза первым делом выбросила испортившиеся продукты и отправилась за покупками, а чтобы не идти мимо «Маленькой Богемы», дождалась автобуса.

Она уже неделю не читала газет, не слушала радио и не знала никаких новостей, но понимала: раз парижане заняты привычными делами, значит на фронте мало что происходит. Ежедневная пресса была настроена скорее оптимистично. Немцы застряли в Норвегии, в губернии Нур-Трёнделаг, в районе города Левангер. Союзники отбросили их на сто двадцать километров. На Северном море боши «трижды потерпели поражение от французских торпедоносцев», так что беспокоиться не о чем. Мсье Жюль наверняка шумно восхищался блистательной стратегией генерала Гамелена и предсказывал неизбежное поражение врагов, «если они сунутся к нам».

Луиза понуждала себя интересоваться текущими событиями, чтобы глубоко травмированное воображение не напоминало ей, как страшен был «недоубившийся» доктор Тирьон.

Суд не захотел выяснить, почему он выбрал именно ее, а не пошел в бордель, Луиза же просыпалась среди ночи и, лежа в темноте, пыталась соединить лицо субботнего клиента с фамилией Тирьон. Ей ни разу не удалось это сделать. Судья сообщил, что доктор жил в Нёйи, и девушка не понимала, зачем он каждую субботу таскался в Восемнадцатый округ, чтобы пообедать. Можно подумать, в Нёйи мало своих ресторанов… Мсье Жюль как-то сказал, что доктор «уже двадцать лет завсегдатай» его заведения, и это был не комплимент. Хозяину «Маленькой Богемы» казалось естественным тридцать лет стоять за плитой одного и того же ресторана, но за двадцать лет не сменить даже столик у окна – это уж слишком! На самом деле мсье Жюля бесила не «верность» клиента, а его замкнутость. «Будь все такими, я бы предпочел кормить траппистов!»[20] Доктор Тирьон никогда ему не нравился…

По прошествии нескольких дней Луиза провела бессонную ночь в кресле, размышляя над тем немногим, что знала о Тирьоне.

Наутро ей снова пришлось выйти из дома за продуктами. Первое весеннее солнце приласкало ее, погладив по щеке, она немножко взбодрилась и решила отправиться в соседний квартал, чтобы не встречаться с соседями и не вступать в разговор с торговцами.

Момент просветления продлился, увы, недолго: вернувшись, она вытащила из ящика письмо от судьи Лепуатвена: он предлагал мадемуазель Бельмонт явиться 9 мая в 14:00 к нему в кабинет по делу, имеющему к ней непосредственное отношение.

Луиза запаниковала, нашла и перечитала документ, выданный полицией при выписке из больницы. В нем было засвидетельствовано, что дело закрыто и к ней не имеется никаких претензий. Вызов к судье терял всякий смысл.