Шрифт:
Закладка:
— Да, но мне что-то… — я неловко прочищаю горло, пряча от мамы глаза. Боже, как я не люблю врать! — Голова так разболелась, — и для правдоподобности потираю пальцами лоб и виски. — Наверное, прилягу.
Я говорю и заодно по чуть-чуть пячусь к дверям своей комнаты, чтобы побыстрее исчезнуть из-под маминого взгляда. Чем дольше она на меня смотрит, тем больше вероятность, что ею будут замечены мои припухшие глаза. По дороге домой всё же пришлось смахивать с них противные слёзы.
— Ну ложись, — тянет мама недовольно. Оно и неудивительно. Любой мой пропуск занятий не может восприниматься как-то иначе. — Как вчера посидели с Соней?
— Хорошо, — я продолжаю улыбаться и тихо двигаться в сторону своей двери.
— Вы были там одни?
Я вздыхаю. Не знаю, как Соня, но я точно была не одна. Только тебе, мама, это знать опасно.
— Конечно, — уверенно подтверждаю, косясь назад. До моей комнаты шаг.
— Просто эта девочка живёт одна на съёмной квартире, — тон мамы становится ещё строже. — Мало ли…
Я не выдерживаю и притормаживаю, закатывая глаза:
— Соня не устраивает там вечеринки, — и очень хочется добавить, что Соня просто даёт корявые адреса и не берёт трубки. Но, естественно, это не озвучиваю.
— Очень надеюсь. Ты же помнишь историю про мою однокурсницу, которую тоже вот так позвали в гости, а закончилось всё групповым изна…
— Мам! — возмущённо восклицаю я. — Эта история не про меня или Соню. И хватит об этом напоминать каждый раз, когда я выхожу из дома. Я к себе.
Я делаю резкий разворот и, пока мама не решила ещё о чем-нибудь со мной поговорить, скрываюсь за дверью своей комнаты.
Это мои маленькие, но уютные шесть квадратов. Скрипучая кровать возле одной стены, старый лакированный шкаф и слегка потрепанный стол у противоположной. Светлые обои в позитивный мелкий цветочек. И сердце этой комнаты — окно малышом фикусом. Мне подарила его на память моя школьная учительница биологии. Она все надеялась, что я меня ждет будущее не меньше, чем где-нибудь в Бауманке.
Скинув на пол рюкзак с тетрадями, я обречённо усаживаюсь на кровать. Облокотившись на колени, запускаю ладони в волосы. Слабость обрушивается на меня как цунами. Руки и ноги становятся ватными, голова тяжёлой. И в ней скачет столько мыслей. А сил ухватиться хоть за одну из них нет.
Вчерашний вечер, татуировки Горина, козни Полины и мой позор в мужской раздевалке. Хочется отделить одно от другого и не думать обо всём сразу.
Я чувствую жалящий стыд, но одновременно из моей головы не выходит образ Тимура со спины. Одно перебивает другое, становясь уже реальной мигренью.
— Аня! — громкий стук в дверь — как удар моей черепушке.
— Да, мам, — отвечаю устало, переставая подпирать голову руками и поднимая глаза на дверь.
Но взглядом натыкаюсь на свои грязные и порванные джинсы, брошенные вчера на стуле. Чёрт! Мой пульс сразу же подскакивает. Я забыла о них! Срываюсь с места, хватаю джинсы и за секунду до того, как мама заглядывает ко мне в комнату, успеваю просто зашвырнуть их под кровать и снова плюхнуться на неё. Достану, когда дома никого не будет.
— Ань, ты есть будешь? — спрашивает мама.
— Не хочу, спасибо, — отрицательно машу головой, невинно хлопая глазами.
Пожав плечами, мама закрывает дверь, а я выдыхаю, стараясь утихомирить подорвавшееся сердцебиение. Чуть опять не влипла. Заметь она испорченные джинсы, то допрос начался бы такой, что сотрудникам ФСБ пришлось бы у неё поучиться.
А мне и ответить-то ей нечего. У самой сплошные вопросы и никаких ответов.
Но сейчас мне приходится побывать на заочном допросе от Сони. Она прислала мне с десяток сообщений. Где я? Почему ушла? Почему ей ничего не сказала? И как сильно на неё ещё обижаюсь?
Переодевшись в футболку и домашние штаны подлиннее, чтобы скрыть своё колено, я заваливаюсь на кровать и по шею закутываюсь в плед. Начни я рассказывать Трофимовой в сообщениях, почему сбежала с пар, то в покое она меня не оставит. Ей всегда нужны все подробности, а сейчас я не хочу даже вспоминать всё то, что произошло со мной сегодня в раздевалке, тем более облекать в слова. Я снова отвечаю Соне односложно: «Всё нормально, приболела, завтра поговорим».
Но кое-что из произошедшего в раздевалке всё равно мельтешит у меня в голове.
И до самого вечера не отпускает. Так и вертится вопрос: он это был или нет?
Если подумать, то какая мне разница?
У богатых же свои развлечения. Но только то, что я увидела там, на ринге… Разве можно это назвать развлечением? Тот парень лежал без движения и в крови. Может, он вообще… уже того…
От этой мысли меня передёргивает. То место — это сборище бешеных маргиналов.
Что вообще там мог делать тот, чей папа высокопоставленная шишка?
А что, если мне всё же показалось? Можно же просто сделать татуировки, скопировав их из интернета, вдруг это тот самый случай? Только вот почему-то образы Тимура и того зверя на ринге в моей голове совпадают.
И в меня вонзается глупая, спонтанная идея. Если бы только можно было ещё раз рассмотреть Горина со спины. От этой мысли у меня по коже сразу летят мурашки, и я даже утыкаюсь носом в подушку. О чём я думаю! Не пойду же опять в мужскую раздевалку! Да и в универе пялиться на Горина — это не выход.
Но моя рука нащупывает валяющийся в складках покрывала телефон. Ведь можно посмотреть на Тимура так, что он и не узнает об этом.
Страничка в социальных сетях. Она есть у него точно. Куда-то же он должен выкладывать фото с дорогими машинами и курортами.
И, пока вбиваю в новостной группе нашего университета запрос «Тимур Горин», чувствую, как опять становятся горячими мои щёки.
«Я просто успокою свою паранойю. Ничего такого», — уговариваю сама себя.
И, как только нахожу в подписчиках группы Горина, на меня накатывают те же ощущения, что и сегодня в раздевалке: стыдно и горит где-то между рёбер. Мне больше не лежится на подушке. Я сажусь на кровати, поджав колени к груди.
И какое-то едкое чувство любопытства, смешанное со страхом, перевешивает.
А если вчера я видела, как Тимур
