class="p1">— Вы идеализируете Мартова, Слонимцев, — сказал лежавший на нарах портной Абрамович. — Вы читали вот эту брошюру Л. Цедербаума? — И он показал всем книжечку в серой обложке. — Это брошюра Мартова. И, как видите, он счел нужным подписать ее своей настоящей фамилией. Почему? Потому что, окажись Мартов в России, жандармы не станут преследовать его за это сочинение. Книжечка полна грязненьких, клеветнических выпадов против Ленина. И знаете, что сказал Ильич, познакомившись с этой брошюркой? Он сказал: «Отныне — карантин. Ни в какую полемику я с Мартовым больше не вступаю». И, отбросив брошюру, вымыл руки с мылом.

Для Мартова в споре все средства хороши. Он, видите ли, изучал «Эристику» Шопенгауэра и разделяет его взгляды: в споре можно лгать, клеветать, быть нечистоплотным. Да, пожалуй, в меньшевистском болоте все лягушки одного цвета...

Заключенные с удивлением слушали этого портного Абрамовича. И никто, кроме Куйбышева и пожилого большевика Попова, не знал, что под псевдонимом «Абрамович» скрывается видный революционер Виргилий Шанцер, которого называют российским Маратом. У этого человека — француза по матери и австрийца по отцу — была необыкновенная, яркая биография. Вдохновитель декабрьского вооруженного восстания, он дрался на баррикадах беззаветно, до последней возможности. Это Ленин назвал его Маратом. Он только что бежал из енисейской ссылки и снова угодил в тюрьму. По образованию — юрист, легко разбирается в юридическом крючкотворстве и наставляет молодых, как вести себя на суде. Самому лет сорок, а то и больше.

Этот высокий, сухощавый человек, заросший черной бородой, неудержимо влечет к себе Валериана. Вот он, настоящий революционер!.. Взгляд острый, огненный, каждое слово веское, отточенное. Председатель Московского комитета большевиков... Почему он, сын крупного инженера-технолога, стал революционером? Да потому же, что и Валериан Куйбышев... Чаша до краев полна... Настал момент, когда каждый должен отдать себя настоящему делу. Отдать без остатка, не задумываясь об опасностях. И такое дело сегодня: построить, создать из раздавленных Столыпиным организаций единую, крепкую партию...

И сейчас, поглядывая на далекую звезду сквозь тюремную решетку, Валериан думал, что строительство централизованной марксистской партии, завоевание рабочих масс — дело очень сложное, требующее огромных знаний и огромного опыта борьбы с врагами как открытыми, так и с теми, кто маскируется под друзей рабочего класса. Особенно сложна борьба именно с врагами, прикрывающими свое предательское нутро пышной революционной фразеологией. Враги ведь тоже знают, что между буржуазной и социалистической идеологиями середины нет и не может быть. Потому-то и маскируются бессовестно под социалистическую идеологию. Важен результат.

Врагам нельзя уступать, когда речь идет об идеологии. Вон небезызвестный марксист Плеханов пошел на уступки меньшевикам «ради примирения», а теперь сам превратился в ярого меньшевика, отошел от марксизма, поет свою унылую песню: «Не надо было браться за оружие». Как теперь начинал понимать Валериан, Плеханов еще до начала революции выдохся как марксист-теоретик, не понимал и не знал реальной обстановки в России.

Валериан и его товарищи находились в бедственном положении, ждали суда, и все же он испытывал непонятный подъем, думал о том, как интересно жить, благодарил судьбу за то, что нашел свой единственный путь, с которого он уже не свернет никогда. Он обрел учителя: Ленина. Очень важно найти своего учителя. И не столь уж важно, что он, учитель, не подозревает о существовании своего ученика. Важна сама радость открытия и приобщения.

Все мы пылинки, беспорядочно мечущиеся в беспредельности веков. Сперва через древнюю историю мы приобщаем себя к судьбам человечества, но она, древняя история, больше напоминает красивый и в то же время жестокий миф. И к сожалению, не всякий вызревает до понимания своей причастности к истории мира современного, до понимания того, что беспартийным в этой жизни быть нельзя, что человек обязан включить в себя партию, прямо и открыто стать на точку зрения определенной общественной группы. И тогда он перестает быть пылинкой, а превращается в определенную личность, в сознательного исторического деятеля.

Эти мысли были отзвуком ожесточенного вечернего спора все с тем же Слонимцевым. В последнее время Валериан, собственно, спорил не со своим оппонентом, а скорее с самим собой, чтобы уточнить свои воззрения и заразить этим духом товарищей по камере. Все, чему он успел научиться у других революционеров, он торопился высказать здесь, в камере, и откровенно радовался, когда рабочие его слушали. Если даже они не поймут всего, то поймут хотя бы то, как изворотлива человеческая мысль и с какой осторожностью нужно принимать ее на веру, особенно когда мелкобуржуазная революционность старается выдать себя за марксизм.

Валериан знал пока не так уж много. Просто он был грамотнее своих товарищей и легко усваивал политические идеи. Его радовало то, что за каких-нибудь три года он стал словно бы другим человеком, освободился от глупенького субъективизма в оценке событий, окреп духовно. У него появилась ненасытная жажда к знаниям, и здесь, на жестких тюремных нарах, Валериан с увлечением изучал математику и формальную логику, пытаясь разгадать сокровенный смысл этих наук, которым до того не придавал особого значения. Он читал все, что можно было достать через сестер, живущих в Омске, по политической экономии.

Иногда он начинал чувствовать себя круглым невеждой, и это было мучительно. Он словно бы понял, что отныне ему заказан путь в университеты и другие высшие учебные заведения и придется овладевать науками вот таким образом: на тюремных нарах. Валериан судорожно учился и мало думал о суде, о том, где очутится после суда.

Он думал о Ленине, но не представлял, где он находится. Но должен же он быть где-то? Возможно, в Петербурге, или в Москве, или же за границей. Кому-то, возможно тому же Попову или Марату, известна дорога к Ленину, а возможно, и они не знают, где вождь...

У таких особенных людей, как Ленин, должна быть устроенная, безопасная жизнь, так как они руководят сотнями разбросанных по всей стране организаций.

...Валериан очнулся от глубокой задумчивости только тогда, когда небо посерело. Утро!..

Он улегся на нары среди товарищей и забылся тяжелым сном. Но его разбудили:

— Куйбышев! В камеру свиданий. Отец приехал!..

Надзиратель произнес это таким многозначительным тоном, что Валериан сразу понял: отец пожаловал при полном параде, с крестами, в погонах.

И неожиданно ощутил слабость в ногах.

Не то чтобы он страшился этой встречи, которая рано или поздно должна была произойти. Нет. Ему не хотелось сейчас видеть больного, полуслепого отца, не хотелось, чтобы товарищи слышали, как этот высокий человек в мундире будет читать