— Понятно. Как твой завод называется? Мы эти радиостанции у него немедленно закажем, поначалу для проведения испытаний, но если ты не наврал с три короба, то и серию закажем.

— Я монтером в оповещении о тревоге сейчас работаю, там эти станции никто сделать не сможет.

— То есть ты мне просто голову тут полчаса морочил?

— Во-первых, минут пять, во-вторых, если вы мне предписание дадите, то я две станции для испытаний послезавтра уже принесу. Без предписания-то радиостанции делать запрещено. А в третьих, раз уж я один по две станции в день собрать могу, то если вы выделите полсотни… тут даже женщины подойдут или вообще хоть девочки-школьницы… Я все же радиоинститут закончил, по технологии радиопроизводства.

— Так… сиди здесь, я… нет, предписание мы тебе сейчас дадим, и пропуск на… послезавтра, говоришь? Пропуск будет на проходной, в бюро пропусков… дай-ка мне документ твой, я имя-фамилию запишу…

Вячеслав Вишняков для наркомата оказался настоящей находкой. Во-первых, технологом радиопроизводства он действительно оказался очень неплохим, а во-вторых… Советский радиолюбитель — это человек, который в отсутствие всего может собрать что-то весьма полезное. Потому что голь на выдумки хитра, а советский радиолюбитель как раз представителем этой самой голи и является. Его радиостанции в НИИ ВВС очень понравились — во время предварительных испытаний, но вот в самолетах они поначалу повели себя довольно плохо. Потому что самолет — это могучий генератор радиопомех, причем во всех возможных диапазонах: и магнето искрит, и по неэкранированным проводам сигналы разные идут, и моторы электрические искрами со щеток эфир вокруг себя треском заполняют. А экранированный провод — страшный дефицит. То есть дефицит, пока на него не обратит внимание советский радиолюбитель.

Потому что советский радиолюбитель знает: тонкий медный провод дефицитом особым не является (и уж тем более не является дефицитом для авиапрома), и даже экранированный провод — не такой уж и дефицит. Дефицитом является луженый медный провод, а особенно дефицитен такой провод с экраном из луженого медного провода. Но у радиолюбителя из полуды хорошо если есть припой оловянный, а чаще и его нет: в лучшем случае есть у него обычная консервная банка. И радиолюбитель просто берет недефицитный медный провод, консервную банку, соляную кислоту. Мастерит простенький электролизер с простым и доступным ламповым диодом — и получает столько луженой проволоки, сколько ему надо. Причем полуда выходит тоненькая, микрона в два всего — то есть одной консервной банки радиолюбителю хватит лет на несколько радиолюбительства. А уж машинку для намотки экрана даже юный пионер собрать в состоянии из катушек от ниток, проволоки и собственных слюней.

Но в авиапроме есть даже олово в слитках, есть любые ламповые выпрямители. И есть люди, которые могут повторить такой незатейливый опыт в промышленных масштабах. И даже если есть одни лишь старые консервные банки… олова с одной банки хватало на изготовление экранированной проводки на любой истребитель, а на самолет побольше — вроде того же Пе-2 — и пару банок найти можно. Но все же проще взять обычный припой — и уже на нескольких заводах усилиями Вишнякова стояли несложные установки по выделке экранированных проводов. А для выпуска радиостанций был организован собственный «авиапромовский» заводик, под который товарищ Шахурин реквизировал (временно, до осени) новенькое школьное здание в Филях.

Пока что «собственное радиопроизводство» только разворачивалось — однако и его уже хватало на то, чтобы все выпускаемые в Омске самолеты имели весьма качественную радиосвязь. Которую фашист нарушить не мог: каждый канал легко переключался на любую из примерно полусотни доступных частот — причем доступным лишь советским радиостанциям. Так что новые самолеты получили еще одно преимущество перед фашистами — и преимуществом этим они воспользовались.

Конечно, мир эти машины не перевернули — но прилично притормозить немецкие войска на Воронежском фронте смогли. Потому что двадцать второй завод к концу мая успел выпустить и два полка «сверхплановых» пикировщиков. А восемьдесят бомбардировщиков — это все же довольно заметная сила…

В середине июня на Воронежском фронте только И-185 работало около сотни — и эти машины полностью похоронили даже малейшие шансы фашистов на получение преимущества в воздухе. Но хуже всего — для германца хуже — было то, что «у русских новых самолетов несчитано» и они в воздухе крутились чуть ли не круглосуточно. На самом деле машин было все же немного, но по предложению нового Главкома авиации Александра Александровича Новикова «новые авиаполки» комплектовались весьма необычным образом: на одну машину назначались про три пилота. В этом случае самолет мог находиться в воздухе до шестнадцати-восемнадцати часов в сутки — а фашисту казалось, что самолетов впятеро больше, чем их было на самом деле. Правда при этом моторесурс двигателей вылетал за неделю — но и девятнадцатый завод в Молотове их стал выпускать уже по десятку в сутки, да и ремонт моторов в ЦИАМе настолько отладили, так что большинство моторов теперь ремонтировалось в тыловых мастерских.

Такое комплектование истребительных полков Новиков «позаимствовал» у «опытного полка», только в «опытном» на самолет ставилось по два пилота, а он решил «несколько усугубить» передовой опыт.

Летчики же на «поликарпычи» — так прозвали И-185 в войсках — набирались самые опытные. То есть те, которые смогли не погибнуть, воюя с «мессерами» на «ишачках». И теперь любая группа бомбардировщиков или штурмовиков шла на задание под истребительным прикрытием. А когда сверху спокойно кидаются разные бяки, то внизу врагу становится несколько неуютно. Настолько неуютно, что Воронежский фронт замер километрах в сорока от Воронежа. Крепко замер, а в после того, как три новых истребительных полка (один на «поликарпычах» и два — на «гудках») расположились в пригородах Белгорода, немецкое наступление остановилось.

То есть совсем остановилось: немцам стало очень интересно узнать, кто это бросается чем-то очень тяжелым свысока по мостам и дорогам. Потому что оставаться в недоумении им не хотелось…

А разные тяжести (в виде специально изготовленных бомб весом по тридцать восемь центнеров — как раз под «полезную нагрузку» самолета М-2) фашисту на голову сбрасывали новенькие машины товарища Мясищева. Которые на высоте в одиннадцать с половиной километров немцы достать не могли вообще ничем. Правда самолетов таких было пока всего две штуки, но для них тоже было подготовлено по несколько сменных экипажей, так что эта парочка успевала за сутки раз несколько вывалить свою тяжкую ношу. А если учесть,