А вот сам наш герой сильно призадумался: «Мучительные размышления грызли меня беспощадно и безостановочно. Стал усыхать рабочий энтузиазм, временами наступала апатия ко всему происходящему. Угнетала щемящая пустота в душе»[20].

Он копался в собственной душе, пытаясь понять: что же произошло? Что же случилось? Выходит, пройденный путь, которым мы так гордились, о котором слагали стихи и песни, был устлан телами безвинных жертв? Выходит, нет больше веры в того идола, которому поклонялись, которого обожествляли?

В своих воспоминаниях он назвал то состояние «оскорбленным чувством ограбленной души».

Следовало как-то остановиться, осмотреться, привести в порядок заплутавшиеся мысли, понять, что же дальше. Плыть, как и прежде, по течению он уже не мог.

И тут как раз Хрущев затеял новую реорганизацию аппарата ЦК, в ходе которой Отдел школ упразднили. Яковлев принял решение: с чиновной жизнью следует повременить. Написал одно заявление с просьбой отпустить его на учебу в аспирантуру Академии общественных наук, ему отказали, тогда обратился с той же просьбой еще раз. Снова отказ. И только на третий раз, и то после разговора с секретарем ЦК П. Н. Поспеловым, получил желанное добро, но с условием — что пойдет учиться на кафедру истории КПСС. Да и куда еще идти молодому партработнику, сотруднику Центрального комитета, историку по первому образованию? А Яковлев видел себя на кафедре международного коммунистического и рабочего движения. Он уже прекрасно сознавал, какую «науку» преподают историки партии, не хотел посвящать следующие годы жизни переливанию из пустого в порожнее.

В итоге решил и эту проблему.

Аспирантура АОН при ЦК КПСС считалась инкубатором руководящих партийных кадров. Принимали туда не всякого, а только с должности не меньше инструктора ЦК или зав. отделом обкома. Три года обучения с сохранением прежней заработной платы. В среде аспирантов ходила шутка: «Спасибо партии родной за трехгодичный выходной». После сдачи экзаменов кандидатского минимума соискатели выходили на защиту кандидатских диссертаций. Правда, многие из них не озадачивали себя серьезными темами, требующими глубоких знаний, погружения в соответствующую проблему, тщательного научного анализа. Типичной была диссертация под условным названием «Роль партийной организации в повышении надоев молока» (варианты: росте производительности труда, увеличении добычи нефти, раскрываемости преступлений, улучшении качества кондитерских изделий…). Но иногда встречались серьезные люди с серьезными научными амбициями, и для таких в АОН тоже находилось место. Был т. н. спецхран, то есть библиотека, куда поступала всякая запрещенная в СССР литература, «самиздат», книги и периодика, выпущенные на Западе, рефераты с грифом «Для служебного пользования», материалы радиоперехвата всяких враждебных «голосов». Были маститые ученые с докторскими степенями, которые становились научными руководителями таких аспирантов, оппонентами на их защитах.

Словом, если не все, то очень многое зависело от конкретного человека, поступившего в аспирантуру, и от той цели, которую он перед собой ставил.

После окончания учебы и защиты диссертации аспирант, как правило, получал должность на одну ступень выше прежней.

Цели у Александра были следующие. Во-первых, запастись прочными знаниями в сфере международной политики, особенно в том, что касалось советско-американских отношений. Во-вторых, подтянуть свой английский язык — с тем чтобы свободно пользоваться монографиями, книгами, научными публикациями, изданными на Западе. И в-третьих, заново перечитать классиков марксизма-ленинизма, это стало необходимостью именно сейчас, после ХХ съезда, после всех горьких раздумий, навеянных докладом Хрущева.

Если же говорить о карьере, то и это учитывалось в его личном раскладе: с дипломом об окончании АОН еще никто не оставался обиженным.

Справка о сдаче А. Н. Яковлевым кандидатских экзаменов. 14 июля 1960. [Личный архив А. Н. Яковлева]

Он ни на йоту не сомневался в верности социалистического курса, продолжал считать советское общество самым справедливым на земле, а свою принадлежность к коммунистической партии величайшей драгоценностью. Но вопросы возникали. И в поисках ответов на них Яковлев сел за академическую парту.

Одно дело — изучать историю коммунистической партии и Советского государства сразу после школьной скамьи, когда еще материнское молоко на губах не обсохло. Ты чаще всего автоматически запоминаешь факты и догмы, особенно не вдумываясь в их суть, — для того чтобы вдумываться, не хватает ни жизненного опыта, ни мозгов. Просто зубришь, чтобы сдать экзамен, и все. И совсем другое, когда ты вникаешь в эти серьезные книги, уже будучи взрослым человеком, хлебнувшим фронта, испытавшим на себе многое из конкретной практики социалистического строительства.

Аспирантские годы оказались очень важными для того будущего, которое было уготовано Александру Николаевичу. Он сутки напролет просиживал в библиотеке и зале «спецхрана». Посещал лекции и семинары, предпочитая тех профессоров, которые призывали думать, а не принимать все сказанное на веру. На «отлично» сдал экзамены кандидатского минимума за исключением политэкономии — там у него вышел спор с преподавателем, попросившим снять в автореферате абзац про то, что абсолютного обнищания пролетариата при капитализме быть не может. Абзац он отстоял, но профессор оценку снизил.

Перечитал все труды Маркса, работы Ленина. Вопросов только прибавилось. Вот, например, бесконечная мантра про диктатуру пролетариата, про то, что вся власть у нас принадлежит рабочему классу — самому передовому и революционному. Ну где это в СССР рабочие или крестьяне реально управляли даже на низовом, городском или поселковом, уровне? Всегда и везде главенствовала партия — она рулила экономикой, сельским хозяйством, решением коммунальных проблем, обороной, культурой, прессой, всем. А партийный аппарат — разве он состоял из рабочих? Нет, на девяносто девять процентов он состоял из таких, как Яковлев, то есть из советских чиновников, это и был, по сути, правящий класс.

Или еще один тезис, бесконечно повторяющийся в выступлениях вождей, про обострение классовой борьбы. Ведь он и лежал в основе сталинских репрессий, большевикам всюду чудились враги, искореняли их беспощадно — в своей среде, в крестьянстве, в промышленности, в армии, у чекистов, среди деятелей культуры и искусства. Здание светлого коммунистического будущего воздвигалось на фундаменте из крови и слез. А разве есть запас прочности у такого фундамента?

Эти открытия порой повергали его в смятение. Ведь даже на аспирантской скамье он продолжал ощущать себя частью номенклатуры, цековским работником, членом великой коммунистической партии. И свой последующий путь после аспирантуры не мыслил без партии.

Значит, что? Придется теперь всю оставшуюся жизнь лукавить, притворяться «верным ленинцем», а внутри презирать весь этот идеологический балаган, бесконечные заклинания, чудовищное словоблудие, двойные и тройные стандарты?

Как ни странно, в итоге он не почувствовал сожаления от всего, что произошло: «Дышать и думать стало легче. Я снова обрел рабочую форму, начал гораздо пристальнее всматриваться в реальную жизнь, которая демонстрировала