Если бы росток понимал человеческие слова, как понимал он язык света и тепла, он бы услышал:

— Не лезь туда, там грязно! Кому говорят?

— Но, мама, смотри, там цветок! Я хочу его сорвать.

— Испачкаешь ботинки! Если бы ты был в ботах!

— Но, мама, там очень прекрасный цветок!

— Хватит с тебя цветов, всё равно сорвёшь и выбросишь. Слушаться надо старших. Не лезь, там грязно!

Цветок этого, конечно, не понял. Зато он понял, что надо спать, потому что солнце опустилось низко-низко, к самому краю неба, а потом совсем закатилось.

Утром солнце опять поднялось. И поднял к нему свою голову маленький жёлтый цветок. Он стал ещё ярче и пушистей. Земля вокруг него подсохла. И опять раздались два голоса, взрослый и детский, но только не те, не вчерашние.

— Смотри, смотри! Цветок!

— Не надо рвать его. Жалко. Такой мужественный цветочек! Вырасти около стройки!

Упала тень. Прямо над цветком два глаза, в каждом отраженно по цветку.

— Скажи, правда, он похож на солнце? Не на большое, конечно, а на игрушечное. Правда?

Стрекоза и лешонок

Жил-был на свете маленький лешонок. Такой маленький, что имени у него ещё не было. И однажды он увидел в небе стрекозу.

«Ну и стрекоза! Всем стрекозам стрекоза! — думал лешонок, маленький, без имени. — Таких стрекоз я ещё не видывал!»

Опускается стрекоза, летит всё ниже, всё ближе.

«Нет, — решает лешонок, маленький, без имени. — Это не стрекоза, совсем не стрекоза. Это птица! Ну и птица! Всем птицам птица! Таких птиц я ещё не видывал!»

Опускается птица, летит всё ниже, всё ближе. Лешонок от неё во всю прыть, со всех ног! Прячется за кустики, за кочки. А тень от огромной птицы несётся за ним по лугу. Остановилась тень, остановилась птица не птица, стрекоза не стрекоза. Остановился бедный лешонок, маленький, без имени. Выглядывает из-за кочки, из-за брусничных листочков маленькая головка вроде брусничной ягодки.

А птица не птица, стрекоза не стрекоза ничего не делает. Висит себе в воздухе, машет крыльями, и такой ветер поднялся — не подойти.

— Эй ты, стрекоза! — кричит лешонок на стрекозином языке.

Стрекоза не откликается.

— Эй ты, птица! — кричит лешонок по-птичьи.

Не отвечает птица.

— Эй ты! Ты кто? — кричит лешонок по-своему, по-лешачьи.

И любопытно ему: кто же это прилетел без спроса на его поляну? Наверное, тоже нет имени, как у лешонка. Он подумал-подумал и решил пока (про себя и для себя) называть не стрекозу не птицу Леталкой.

Тут открылся у Леталки живот, высунулся длинный, до земли, хвост. И стали по этому хвосту спускаться не звери, не птицы, не маленькие леталки, а люди. Лешонок их сразу узнал, потому что повидал людей на своём коротком веку.

Люди спустились на землю и до самого вечера собирали среди кочек всякие травки, ловили и отпускали птиц. И каждой птице надевали на ногу кольцо. Наверное, чтобы птица не обиделась за то, что её поймали. Лешонку понравились эти блестящие кольца. Но — что поделаешь! — он не был птицей, и, хотя несколько раз нарочно попадался людям на глаза, люди не обращали на него никакого внимания, будто он сучок какой или трухлявая ветка. Видно, ему не полагалось кольца.

Лешонок, правда совсем немножко, понимал по-человечески. А люди говорили, до чего тут красиво, на лешонкиной поляне! Они, конечно, не знали, что хозяин этой поляны — маленький леший, которому всего три века, и что уже целый век он — хозяин этой поляны и следит за ней. А дом у него в лисьей норе. Лиса отдала ему свой дом, а себе новый вырыла. А когда маленький леший подрастёт, этак веков через десять, медведь для него хорошую берлогу приготовит. Звери и птицы все-все уважали маленького лешего.

Лешонок всё ходил следом за людьми и чуть не попал под сапог одному, с большой чёрной бородой, которой веков двадцать пять, наверно. Впрочем, у людей, кажется, считают годами, а не веками. И бородач, заметь он лешонка, решил бы, наверное, что ему не три века, а три года.

Лешонок спрятался в самый колючий куст. Он не очень понимал, о чём говорили люди, но часто слышал слово «заповедник». Он не знал, что это такое.

Когда Леталка улетела, лешонок сбегал в дальний Синий лес, где жил мудрый, старый леший. Тот тоже не знал. И русалки не знали. Водяной слыхом не слыхал. Полевики послали лешонка к овинникам, овинники — к домовым. Никто не знал, что такое «заповедник». Но все думали, что слово это хорошее и никакой беды от него не будет. Сам лешонок тоже так считал. Если б те люди с Леталки задумали что-нибудь плохое, зачем бы они стали птицам кольца на ноги надевать, они б этих птиц ощипали и изжарили, чтоб больше не попадались.

А в одной старой избе домовёнок из-под печки вылез, послушал-послушал и спросил лешонка, как его зовут.

— Никак! — ответил маленький лешонок, ещё без имени.

— А может, люди про тебя говорили? Может, это тебя зовут Заповедник?

— Ой, как я не догадался! — сказал лешонок. — Зови и ты меня Заповедником. Пожалуйста!

Мафка

Мафка, такой ёжик с мягкими иголками, жил вместе с сестрой Олимпией Марфутьевной и племянником Мафёночком в уютном домике под старым пнём, среди кустов одуванчика, земляники и ежевики.

Муж Олимпии Марфутьевны и отец Мафёночка — Муффий Алёнович тоже жил в этом доме, но его почти не было видно. (У мягких ёжиков имена всех мальчиков начинались на «М», в середине имени было «Ф», девочки назывались как кому нравится, лишь бы покрасивее, а отчество или, вернее, матчество, давалось по имени матери.) Муффий Алёнович с утра уходил на службу, возвращался вечером и, счастливый, катал колясочку с малышом.

Мафка и Олимпия Марфутьевна к этому времени успевали досыта покатать колясочку с Мафёночком. Она была очень удобная: сзади — приступочка, становись одной ногой, отталкивайся другой и катись, лучше всего с горы.

И вот однажды Муффий Алёнович объявил, что завтра идёт в отпуск. Все были очень рады.

Утром Муффий Алёнович сидел у себя в доме и читал вечернюю газету «Закат», которую не успел просмотреть вчера. По правде говоря, он держал её перед носом вверх ногами и мирно спал в своём любимом кресле.

Вдруг что-то шмякнуло по газетному листу, прорвало его, и прямо на нос